Рубцы экономики

Оценка долгосрочных издержек, связанных с пандемией коронавируса, – один из вопросов, стоящих сейчас перед мировыми экономистами. Основная часть дискуссий касается способности компаний и потребителей вернуться к докризисным моделям поведения в области инвестиций и расходов.

Биологи и социобиологи уже обнаружили, что эпидемии меняют поведение и животных, и людей: у животных, например, возникают социальные барьеры, препятствующие распространению патогенов и выражающиеся в избегании других особей и выборе более здорового партнера; точно такие же реакции были обнаружены и у людей. Меняя убеждения людей, пандемии оказывают долгосрочное влияние и на экономическую активность, пришли к выводу Джулиан Козловски, старший экономист Федерального резервного банка Сент-Луиса, и его соавторы: негативное воздействие COVID-19 на экономику может сохраняться еще долгое время после того, как коронавирус будет в той или иной степени побежден.

Долгосрочный отрицательный эффект COVID-19 объясняется «рубцеванием» убеждений (scarring of beliefs), считают исследователи. «Рубцеванием» они называют устойчивое изменение в представлениях экономических агентов о вероятности возникновения того или иного негативного шока для экономики. Если компания или потребитель пережили такой шок, их убежденность в том, что он может произойти снова, возрастает и оказывает влияние на их дальнейшие решения и выбор.

Если до глобального кризиса 2008 г. возможность коллапса финансовой системы практически не обсуждалась, то после кризиса вопрос о его повторении встает все чаще, хотя теперь финансовая система стала гораздо устойчивее, приводят пример авторы. Аналогичный эффект имеет и пандемия коронавируса: теперь участники рынка будут принимать экономические решения с учетом произошедшей вспышки заболевания и того, что в будущем мир может снова столкнуться с какой-либо эпидемией.

Эффект убеждений

Даже после того, как прямое воздействие шока завершилось, знание о нем продолжает влиять на убеждения экономических агентов и тем самым может сдерживать их активность. Наблюдаемые последствия кризисов демонстрируют человеку, что связанные с кризисами остаточные риски (tail risks) оказываются больше, чем он думает, поясняют авторы. Так, кризис 2008 г. и пандемия COVID-19 показали, что финансовая система и система здравоохранения вовсе не так надежны и стабильны, как предполагалось. При этом «рубцевание» вызывает более устойчивый отрицательный эффект от экстремальных шоков, чем от обычных спадов делового цикла, отмечают Козловски и соавторы.

Произошедший вследствие пандемии экономический шок связан с «отделением» труда от капитала из-за социального дистанцирования: часть работников могут работать из дома, часть не могут, а какая-то часть производственных фондов просто «исчезла», поскольку не может использоваться. Например, закрывшийся ресторан может сохранить часть дохода, если у него есть возможность задействовать кухню, но его обеденные залы – и все вложенные в них инвестиции – больше не приносят дохода. Если ресторан обанкротится, это будет означать полную потерю инвестиций в основной капитал. Но даже если он продолжит работу, спрос на его услуги может снизиться, в том числе и после пандемии, так как она, очевидно, изменит потребительское поведение.

Козловски и соавторы попытались рассчитать, какого масштаба может быть влияние подобных изменений на горизонте 40 лет для экономики США.

В своем анализе экономисты рассмотрели три сценария. Первый предполагает, что из-за пандемии из употребления вышло 25% производственного капитала без изменений в производительности. Второй сценарий предусматривает 15% вышедшего из употребления капитала и снижение производительности на 5% в течение года – за счет временного отсутствия работников на местах из-за карантина. Третий вариант предполагает потерю 5% стоимости капитала и снижение производительности на 8% в течение года. Во всех сценариях заложен первичный эффект от пандемии – снижение ВВП на 18% во втором квартале 2020 г.

Авторы сравнили последствия от пандемии COVID-19 в своей модели, где экономические агенты «обучаются», получая новую информацию (в данном случае о шоках), и в модели без этого эффекта, предполагающей, что все экономические агенты действуют максимально рационально (и им не нужно «обучение», поскольку они и так знают, как именно шоки распределяются в экономике).

«Рациональная» модель верно предсказывает начальное сокращение выпуска, а затем во всех трех сценариях происходит быстрое и полное восстановление экономики после коронавирусного шока. Предприятия модернизируются, потерявшие работу люди находят новую, и, хотя переходный период оказывается достаточно болезненным для многих, экономика быстро возвращается на докризисную траекторию.

Однако если учитывать эффект «рубцевания», потери оказываются значительно масштабнее. Согласно консервативным оценкам авторов, на горизонте в 40 лет потери экономики в зависимости от сценария могут составить 188%, 114% и 65% годовых ВВП соответственно (в текущей стоимости), в сравнении с вариантом быстрого отскока. То есть из 40 лет экономика может потерять, в жестком сценарии, почти два года (в объемах годового выпуска). Это связано с подавленными инвестициями в основной капитал в силу их низкой доходности и с более низким спросом на рабочую силу.

Анализ показывает, что политика, помогающая предотвратить обесценивание или выход из употребления капитала, может иметь существенные долгосрочные выгоды, заключают Козловски и соавторы. В качестве мер такой политики может быть, например, недопущение банкротств – предоставление отсрочек по кредитам, платежам, реструктуризация займов и прочие меры поддержки, призванные сохранить компании и рабочие места. Политика не может помешать людям верить, что пандемии теперь более вероятны, чем представлялось раньше, однако она может повлиять на то, как кризис сказывается на доходности капитала и занятости, и сократить негативный эффект «рубцевания» убеждений.