Марианна Бертран: «Я всегда стараюсь убедиться, что мое исследование имеет значение для политики»

В этом году Марианна Бертран, профессор Школы бизнеса имени Бута в Университете Чикаго, стала первым обладателем премии Яна Седерберга за исследования в области экономики и менеджмента. Премию, учрежденную в 2019 г. известным менеджером и предпринимателем, вручает Университет Лунда, получать ее могут экономисты до 50 лет при условии, что 80% вознаграждения победитель потратит на продолжение своих исследований, преимущественно – на оплату труда привлеченных к работе молодых экономистов. 

Бертран стала идеальным кандидатом на премию Седерберга: ей 49, она невероятно активна в исследованиях и без всякой премии вовлекает в них молодых исследователей. Их привлекает то, что Бертран занимается не «традиционными» для экономики темами, а работает на границах экономики с другими социальными науками. Занимаясь прикладной микроэкономикой, она очень часто выбирает общественно значимые темы: неравенство, дискриминация, сексизм, лоббизм, зарплаты топ-менеджеров и др. Молодежь очень нужна Бертран, ведь ее работы предполагают исследование больших данных, машинное обучение и т.д.

Понимание экономики 

Люди не доверяют экономистам. В одной из лекций Бертран приводит результаты опроса британской YouGov: докторам доверяют 82%, историкам – 71% британцев, а экономистам – всего 25% (меньше только политикам). Это недоверие, говорит Бертран, вызвано неверным пониманием того, чем занимаются экономисты: это отнюдь не маскирующийся под науку набор трюков, обучающих людей и компании, как им заработать побольше денег любой ценой для общества. Экономика – не об этом. Она изучает, как действуют люди в условиях ограниченности ресурсов, как можно распределить ресурсы наиболее эффективно.

Самым интересным мне кажется раздвигать границы экономики. Как и всех экономистов, меня интересует роль, которую играют рыночные силы в формировании результатов деятельности людей, но, вероятно, я больше, чем средний экономист, заинтересована в исследовании того, как на эти результаты влияют психология, культура, нормы и институты. Я всегда стараюсь убедиться, что мое исследование имеет значение для политики (даже если не всегда в этом преуспеваю). Марианна Бертран

Упрек экономистам со стороны более искушенной публики, продолжает Бертран, – в том, что они дегуманизируют людей, понимая их как рациональных роботов, максимизирующих полезность. Это нереалистичные представления о том, как люди делают выбор. Но экономика уже не основывается на этих предпосылках, говорит Бертран: «Экономисты признали ошибки и больше не игнорируют другие социальные науки». Человеческая рациональность ограниченна: люди ленивы, у них проблемы с самоконтролем, они плохо понимают статистику. Понимание этого импортировано в экономику психологом Даниэлем Канеманом, Ричардом Талером и др. Очень важно и знание, импортированное из социальной психологии: благополучие людей строится отнюдь не только на деньгах. Люди заботятся о том, что о них думают другие, как они живут по сравнению с другими людьми, и делают выбор исходя из своей социальной идентичности.

Еще один упрек экономистам, на который считает важным ответить Бертран: их заботит эффективность (создание стоимости), но не беспокоит, как эта стоимость распределяется. Фундаменталисты-рыночники считают, что экономистам следует заниматься вопросами создания стоимости, оставив вопросы ее (справедливого) распределения политикам. Бертран с этим категорически не согласна. Неравенство – это экономическая проблема, а заниматься им надо не потому, что неравенство несправедливо, а потому, что оно подрывает экономическую эффективность.

Неравенство как проблема эффективности: гендер

Если исходить из предпосылки, что таланты распределены между мужчинами и женщинами примерно одинаково (а в учебе женщины превосходят мужчин), то очевидно: общество, где среди управляющих крупнейшими компаниями (гендиректора списка Fortune 500) всего 5% женщин, теряет в эффективности. Проблема с гендерным неравенством, с точки зрения экономиста, не в том, что оно подрывает основы справедливости. А в том, что если управляют не самые лучшие, то общество недополучает благ. То же касается и распределения ресурсов на рынке труда.

Однако только 24,7% закончивших колледж женщин (США, 2010) зарабатывают больше медианного мужчины с таким же образованием; только у 6,2% заработок попадает в топ-20% заработков мужчин, а у 2,7% женщин – в топ-10% заработков мужчин. За последние 20–30 лет этот разрыв практически не сократился. Но если общество недоплачивает женщинам, они меньше работают, распределение талантов неоптимально и общество теряет в эффективности. За 1970–2000-е гг. участие женщин в рынке труда выросло примерно с 50% до 70%, а высшее образование женщины получают даже чаще мужчин. Но разрыв в заработках все равно не уменьшается. Сниженная по сравнению с мужчинами готовность к риску объясняет разрыв в заработках всего на 10%.

Слишком многие люди уверены, что женщины лучше всего приспособлены к тому, чтобы менять памперсы, загружать посудомоечные машины и водить детей по кружкам и секциям. Общество, отвергающее презумпцию равного распределения талантов между мужчинами и женщинами, между людьми разных национальностей, обкрадывает само себя, убеждена Бертран. Рост ВВП в США в 1960–2010 гг. на 1/4 обусловлен постепенным снижением расовой дискриминации на рынке труда, показали Эрик Херст (Университет Чикаго), Питер Клиноу из Стэнфорда и их коллеги.

Почему рынок не ликвидирует эти неравенства? Ведь очевидно, что работодатели с расистскими и сексистскими взглядами будут менее эффективны в найме работников, чем толерантные фирмы, и в конечном счете проиграют им. Тогда компании, побуждаемые гонкой за прибылью, нанимали бы недооцененных на рынке труда женщин и представителей меньшинств и разрыв постепенно бы сошел на нет. Однако этого не происходит. Почему? Вот объяснение Бертран.

Отчасти гендерная дискриминация вызвана сексистскими предрассудками. Например, девочек часто убеждают, что математика или программирование – это не для них. Но намного важнее, считает Бертран, распределение ролей в домохозяйствах. До рождения первого ребенка заработки у мужчин и женщин одинаковые. Но рождение и уход за ребенком вызывают резкое снижение заработков у женщин, после чего их доходы уже не восстанавливаются. Через 10 лет после окончания университета заработки женщин на 50% ниже, чем у мужчин, и в основном это объясняется домашними заботами женщин.

Сомневаюсь, что искоренение гендерной дискриминации на рабочем месте приведет к стиранию гендерного разрыва в заработках. Было бы ошибкой направлять все усилия корпоративной и государственной политики на это, если ключевой фактор гендерного разрыва находится на пересечении дома и работы. Для женщин выбор между семьей и работой все еще существенен, хотя от поколения к поколению его острота снижается.   Марианна Бертран

Экономист старой школы сказал бы, что семейные пары сталкиваются с нехваткой времени и выбирают специализацию: мужчины работают, женщины ведут домашнее хозяйство и ухаживают за детьми. Однако женщины не работают даже в тех парах, которым было бы выгоднее, чтобы дома сидел мужчина. Проблема в очень медленно меняющихся гендерных стереотипах (чем должны заниматься мужчины и женщины; можно ли назвать мужчиной партнера, которого содержит супруга, и т.д.). Чтобы добраться до топ-позиций в финансах и бизнесе, менеджер должен работать и быть доступным чуть ли не в режиме 24/7, чего женщины, занятые семьей и детьми, позволить себе не могут. Поэтому квотирование присутствия женщин в советах директоров проблемы не решает, доказывает Бертран в недавней работе. А вот стимулирование отцов больше заниматься домом и детьми, как это делают в скандинавских странах, может быть хорошим шагом.

Женщины, зарабатывающие больше своих мужей, чаще чувствуют себя несчастными; такие браки чаще распадаются, демонстрирует Бертран в еще одном исследовании. Во множестве стран более конкурентоспособные на рынке труда женщины реже выходят замуж – антагонизм между семьей и работой пока не сокращается. 

Расовая дискриминация

Расовые различия не менее мощный двигатель неравенства, чем гендер. Бертран показала, что работодатели в США на 50% менее активно откликаются на резюме с афроамериканскими именами. Бертран и ее соавтор разослали 5000 фиктивных резюме держателям 1300 вакансий в Чикаго и Бостоне. Резюме варьировались по «качеству» (опыт работы, какой университет закончил кандидат, знание языков и т.д.), затем им случайным образом присваивались «белые» или «афроамериканские» имена. Относительная дискриминация оказалась сильнее для афроамериканских кандидатов с «хорошими» резюме, претендовавших на высокооплачиваемые позиции. Понятно, что такое отношение дестимулирует представителей меньшинств повышать свой человеческий капитал.

Потом это исследование было повторено во множестве стран мира: представителей миноритарных национальных групп дискриминируют почти повсеместно. Неравенство может сопровождаться снижением социальной мобильности. Общества, плохо задействующие талантливых людей, родившихся в семьях с низкими доходами, в итоге проигрывают тем, где аллокация талантов на рынке труда более равномерна.

Расовое неравенство проявляется не только в зарплатах, показала Бертран, но и, например, в более длительных сроках тюремного заключения, которые получают афроамериканцы за одинаковые с белыми преступления. Скорее всего, судьи делают это неосознанно, полагает Бертран: они просто воспринимают расу как часть информации о человеке, и это подсознательно «ухудшает» их впечатления об афроамериканских подсудимых. Расовые предрассудки есть и у учителей: подсознательно они считают афроамериканцев менее талантливыми и уделяют им меньше внимания.

Работодатели, дискриминирующие национальные меньшинства, – необязательно расисты. Скорее, расовая дискриминация – результат неосознанных предубеждений. Предубеждения контролировать сложнее, а они заставляют даже самых благонамеренных работодателей дискриминировать меньшинства. 

Культурная дистанция

Стоит ли придавать значение неравенству, если мы все равно смотрим одни и те же фильмы, пользуемся примерно одинаковыми смартфонами, едим одни и те же продукты и носим одну и ту же одежду? Этот вопрос мотивировал новаторскую работу Бертран. В ней измерялось, насколько хорошо, например, то, какие журналы люди читают и какие фильмы смотрят, предсказывает их уровень дохода. Если, допустим, раньше разные социальные группы смотрели одни и те же фильмы, а теперь смотрят разные, то эта разница становится более аккуратным предиктором принадлежности к группе.

Однако за последние полвека разница (дистанция) в потребительских моделях у людей с разными доходами практически не изменилась. В 2016 г. богатых на фоне бедных лучше всего выделяло наличие iPhone и iPad (владение этими устройствами позволяло с вероятностью 69% предсказывать, к какой группе по доходам принадлежит их владелец), так же как несколько десятилетий назад их отличало, скажем, наличие DVD-плеера или использование соевого соуса Kikkoman.

Городские и сельские жители, конечно, смотрят разные сериалы; сельский образ жизни не предполагает занятий в фитнес-центрах; богатые много путешествуют; мужчины проводят время за видеоиграми, смотрят боевики, триллеры и фантастику, а женщины используют Pinterest, смотрят драмы и романтические комедии; консерваторы дают мальчикам более маскулинные имена – все эти различия остались. Белых от афроамериканцев сильнее всего отличает наличие домашних питомцев. Но величина подобных отличий за последние десятилетия не изменилась.

Это парадокс: неравенство на подъеме, а в моделях потребления это не отражается. Не изменилась и дистанция между людьми разных рас, мужчинами и женщинами, городским и сельским населением. Выросла только разница во взглядах (на брак, секс, аборты, религию, политику и т.д.) между либералами и консерваторами, республиканцами и демократами – сейчас она на максимальном уровне за несколько десятилетий. Самый острый разрыв между ними – не по политическим, а по гендерным вопросам. Зато немного сблизились взгляды на социальные проблемы людей с разным уровнем доходов.

Поведенческие финансы

Исследование нерациональных факторов, влияющих на человеческое поведение, привело Бертран к вопросу о том, можно ли это поведение скорректировать. Она провела эксперимент с людьми, берущими кабальные краткосрочные займы. Эксперимент заключался в том, что заемщиков снабжали разной дополнительной информацией, которую в конце 2000-х гг. им давать были еще не обязаны: об эффективной процентной ставке, о величине предстоящих платежей в сравнении с величиной займа, график рефинансирования кредита. Оказалось, что любая дополнительная информация ведет к уменьшению склонности к заимствованиям. Но сильнее всего действует информирование о долговой нагрузке в номинальных денежных величинах – так нагляднее. 

На желание взять кредит сильно влияют психологические уловки кредиторов, показывает Бертран в другой статье, написанной вместе со специалистами по поведенческой экономике. В условиях психологической манипуляции заемщики не замечают повышенных ставок кредита и берут большие суммы. Удачная манипуляция (эксперимент проводился в ЮАР) эквивалентна 0,5% эффективной ставки кредита. В содержании рекламных сообщений очень важна их «неинформативная» часть, показывает другая статья Бертран на этом же материале. Наличие в кредитной рекламе примеров использования кредитов, привлекательных женских лиц и т.д. увеличивает спрос на кредиты: сильнее влияют сообщения, апеллирующие не к рациональности, а к интуиции потенциальных заемщиков.

Конечно, экономика, обогащенная всеми этими знаниями из социологии и психологии, – менее точная наука, чем классическая экономика. Это менее теоретический, меньше ориентированный на модели, более «беспорядочный» подход. Но я убеждена, что это уменьшение строгости принесло выгоду: экономика стала более реалистичной; повысилась вероятность, что некоторые вещи мы понимаем правильно. Мне комфортно в такой, более сложной экономике.

Марианна Бертран

Бертран исследовала и нерациональное потребительское поведение, проявляющееся в демонстративных расходах, направленных на поддержание статуса. Люди, склонные к такому поведению, сохраняют на непропорционально высоком уровне свои расходы и меньше сберегают. Этой модели подвержены не только бедные: чем богаче становятся самые богатые, тем сильнее пытается угнаться за ними средний класс, показывает Бертран. В результате в районах, где много богатых и у них быстро растут доходы, средний класс пытается не отставать и дорогие магазины, рестораны и бары вытесняют дешевые, все более дорогим становится и жилье.

Расходы растут каскадом, менее богатые пытаются догнать более богатых, за ними устремляются находящиеся на следующей ступени по доходам, и все это приводит к росту кредитования. Особенно этот эффект проявился в увеличении площади покупаемых в США домов: за 1970–2007 гг. она выросла на 50%. Примерно четверть снижения уровня сбережений американских домохозяйств с 1980-х гг. объясняется демонстративным потреблением, рассчитала Бертран, а в районах, где много богатых, средний класс больше подвержен банкротствам.

Неконтролируемые CEO

Занимаясь неравенством, Бертран много исследовала заработки самых богатых. Так, в статье 2001 г. она показывает, что заработки руководителей нефтяных компаний растут даже тогда, когда рост доходов и стоимости возглавляемых ими корпораций вызван не усилиями менеджмента, а ростом цены нефти. По сути, гендиректорам доплачивают «за удачу», и эта плата выше в госкомпаниях и в корпорациях с сильно распыленной структурой собственности.

В компаниях со слабым управлением гендиректора вообще скорее назначают зарплату самим себе: их сдерживают не акционеры, а лишь опасение оказаться на страницах WSJ в списке директоров, получающих слишком много. Это видно как из больших вознаграждений за факторы, лежащие вне компетенции менеджмента, так и из щедрых выплат через опционы, плохо контролируемых акционерами. Снижение риска враждебных поглощений тоже увеличивает возможности топ-менеджеров платить самим себе высокие зарплаты.

Благотворительность с умыслом

В США компании могут влиять на политику, непосредственно выделяя деньги участвующим в выборах партиям и кандидатам, а также через лоббирование – легальное продвижение своих идей в органах власти. Но есть еще третий путь, выяснила Бертран вместе с Реймондом Фисманом, Франческо Требби и Матильдой Бомбардини: на корпоративную филантропию, цель которой – получить политическое влияние, компании выделяют всего вдвое меньше денег, чем на обычное лоббирование. В отличие от расходов на лоббирование, филантропия освобождается от налога на прибыль. В 2014 г. корпорации потратили на филантропию $18 млрд, и 7% ($1,3 млрд) из этой суммы – политически мотивированные пожертвования. Это в 3,8 раза больше суммы, потраченной на поддержку политиков, участвующих в выборах. В отличие от трат, направленных политикам напрямую, благотворительные расходы не расцениваются как лоббирование и не прозрачны ни для избирателей, ни для акционеров компаний. А налоговая льгота, действующая для корпоративной филантропии, фактически превращает ее в благотворительность за счет налогоплательщиков.

Это еще одна новаторская работа Бертран: исследование проводилось только на материале США, но феномен глобален – так, авторы работы рассказывают о деле Holyland, когда израильская строительная компания жертвовала средства НКО, основанной мэром Иерусалима. Бертран и коллеги, конечно, не предлагают ограничить корпоративную благотворительность или отменить налоговую льготу. Но необходимо существенное увеличение раскрываемой информации: оно помешает компаниям выдавать лоббистские расходы за благотворительную помощь.

В недавно вышедшей статье Бертран продолжает тему мнимой благотворительности, исследуя заключения на законодательные инициативы, которые пишут НКО и спонсирующие их компании. Как оказалось, такие НКО чаще высказываются о регуляторных инициативах, которые заботят их спонсоров, и имеют сходное с ними мнение. Фактически это означает, что высказывания НКО нужно трактовать как мнение фирм, оказывающих им поддержку.

Корпорации и политика

Занимаясь непрозрачными связями между корпоративным и политическим мирами, Бертран не могла пропустить феномен лоббизма. На основе разнообразных данных она попыталась понять, какое из двух пониманий лоббизма больше соответствует действительности: 1) это передача политикам (в первую очередь конгрессменам) важной для компаний информации, 2) это удовлетворение «особых интересов» компаний – решение «тонких проблем» при помощи влиятельных политиков. Бертран приходит к выводу, что справедливо второе объяснение. Так, если лоббист через пожертвования на политическую кампанию уже имеет контакт с определенным политиком, это определяет, в каких сферах он дальше будет заниматься лоббированием. Когда политики меняют сферу деятельности (переходят из одного комитета Конгресса в другой), меняется она и у лоббиста (то есть наличие контакта тут намного важнее, чем компетенция).

Впрочем, связи с политиками приносят фирмам не только выгоду, но и проблемы. Так, в статье на французском материале Бертран демонстрирует, что фирмы, связанные с политиками, вынуждены поддерживать избыточную занятость, чтобы помогать своим патронам пройти очередные выборы. Такие фирмы ведут слишком экспансионистскую политику; не закрывают убыточные заводы; не получают очевидных выгод за счет госсубсидий и налоговых льгот; менее прибыльны и сталкиваются с падением прибыли, когда во главе компании оказывается топ-менеджер с политическими связями.

Коррупция, эксперименты и статистика

Во второй половине 2000-х годов Бертран исследовала более простую коррупцию. В одной из работ она вместе с Симеоном Дянковым показала, что, получая водительские права, индийцы платят по таксе вдвое выше официальной. Это ведет не только к перераспределению денег в пользу чиновников, отвечающих за выдачу лицензий, но и к получению прав водителями, не обладающими соответствующими умениями. При этом частичная борьба с коррупцией к успеху не приводит: усиленный контроль за выдачей водительских прав в одном подразделении автоинспекции быстро приводит к тому, что растет выдача «плохих» лицензий в других подразделениях.

В другой статье те же авторы описывают остроумный эксперимент, который они провели в Нью-Дели с желающими получить водительские права: одной группе они предложили вознаграждение, если те сумеют получить права быстро, а другой – бесплатные уроки вождения. Третья группа была «контрольной». После получения прав все три группы прошли неожиданный для них тест навыков вождения. Выводы: бюрократия откликается на нужды «клиентов» – группа, у которой была мотивация получить права быстрее, затратила на это на 40% меньше времени, и в этой группе права получили на 20% больше соискателей. Но бюрократия не работает на общественное благо: в группе, получившей права ускоренно, 69% водителей не сумели пройти тест. Наоборот, группа водителей, получившая бесплатные уроки, продемонстрировала хорошие навыки вождения. Но в ней доля водителей, получивших права, оказалась лишь ненамного выше, чем в «контрольной» группе, и на 29% ниже, чем среди получателей бонуса «за скорость».

Почему же так получается? Как выяснилось, на экзаменах по вождению индийские инспекторы произвольным образом ставят соискателям низкие баллы вне зависимости от их водительских навыков. Тем самым они побуждают водителей обращаться к неформальным агентам, которые за вознаграждение (частично передаваемое инспекторам) освобождают водителей от экзаменов. Прохождение этой процедуры не зависит от навыков вождения – система нацелена не на проверку качества, а на вымогательство денег.

Мешает коррупция и борьбе с бедностью. В еще одном исследовании на индийском материале Бертран обнаружила, что 70% получателей помощи, выделяемой домохозяйствам за чертой бедности, достается не самым бедным, а 13% беднейших помощь не получают. Шансы наиболее бедных получить такую помощь всего на 21% выше, чем у более зажиточных домохозяйств. Проходя проверку нуждаемости, 3/4 бедняков заплатили взятки, чтобы «вписаться» в программу помощи. Когда отбор ведут коррумпированные чиновники, попытка более точно измерить уровень нуждаемости идет не на пользу, а во вред программе, рассчитала Бертран: с увеличением количества статистических индикаторов нуждаемости возрастает не точность измерения благосостояния домохозяйств, а возможность произвольных решений со стороны чиновников. Они вписывают в программу не тех, кто сильнее всего нуждается, а тех, кто готов больше за это заплатить.