Рональд Инглхарт: Как мотивации и ценности людей меняют мир
1) создал инструменты (WVS, European Social Survey, Eurobarometer), позволяющие регулярно измерять и сравнивать ценности, идеи, предпочтения, установки жителей разных стран на протяжении продолжительных периодов;
2) переосмыслил теорию модернизации, показав, как и под воздействием чего эти ценности меняются, делая человеческие общества более открытыми, свободными, равными, открывая дорогу практикам феминизма, гендерного равноправия, зеленой экономики, новым формам гражданского и политического участия;
3) переосмыслил теорию демократии, показав, какие ценности, практики, ресурсы и способности открывают дорогу демократическим изменениям, при каких условиях они становятся устойчивыми, а когда, наоборот, происходит авторитарный откат.
Смена поколений
Основная идея, возникшая у Инглхарта еще до 1968 г. – года волны социальных молодежных протестов, изменивших весь мир, – заключалась в том, что есть большие различия между поколениями, которые испытали Вторую мировую войну, Великую депрессию и другие трагические события истории, и теми, кто был рожден после 1945 г. Эмоциональная память и ценностные приоритеты поколений до и после этого водораздела сильно различаются. «Человеческое стремление к красоте более-менее универсально, но голодные больше обеспокоены поиском пищи, чем эстетических удовольствий», – пишет Инглхарт в своей первой книге The Silent Revolution («Тихая революция»).
Старшие поколения в основном разделяли материалистические ценности, а младшие были постматериалистами: они выросли во время послевоенного «экономического чуда» и воспринимали физическое и экономическое выживание как должное, как то, за что не надо бороться. Поэтому спустя 25–35 лет после войны эти поколения намного больше, чем старшие когорты, были обеспокоены правами человека, неравенством, экологией, они были больше вовлечены в антивоенную деятельность, были более терпимы к иностранцам, геям и т.д., рассказывал Инглхарт.
Первые же исследования Инглхарта зафиксировали, что настроения людей в разных странах интенсивно меняются: снижается легитимность иерархической власти, патриотизма, религии, растут ценности самореализации, стремление участвовать в политике и соответствующие умения. Лозунгом «бумеров», которым в 1968 г. было по 20–25 лет, стало «не верь никому старше 30»: поколенческий разрыв был очевиден (сейчас он снова воспроизводится).
В 1970–1971 гг. во Франции среди поколения старше 65 было всего 3% носителей постматериалистических ценностей, а среди 16–25-летних таких было 20%. В Японии за 1953–1973 гг. число респондентов, согласных с тезисом, что надо не беспокоиться о деньгах или славе, а жить согласно своим целям и вкусам, возросло с 21% до 39%. В США постматериалистов на рубеже 1960–1970-х было 12%.
Обнаруженная межпоколенческая разница сохранилась и в последующем, показали исследования WVS. «В самом существовании постматериалистов ничего нового нет, – пишет Инглхарт в The Silent Revolution, – новым является то, что в молодых поколениях их почти столько же, сколько материалистов. Возможно, это первый момент в истории, когда постматериалисты могут преобладать в целом поколении».
Между изменением ценностей и социальными изменениями есть временной разрыв – время, нужное, чтобы новые ценности получили распространение. По сути, ценности 1968 года стали господствующими в развитых странах только 30–40 лет спустя. Показательный пример – отношение к гомосексуалистам: в 1960-х в США и многих западных странах гомосексуальность еще была преступной, а первой страной, легализовавшей однополые браки, стали Нидерланды в 2001 г. Изменились ценности – изменились и правила. В 1950-х ровесницы Инглхарта не учились на политологов, а сейчас женщины составляют большинство студентов на факультетах политических наук, отмечает он.
Со второй половины 1980-х годов Инглхарт стал смотреть на трансформацию ценностей как на более широкий процесс культурных изменений, включая религиозную ориентацию, гендерные и сексуальные роли, отношение к экологии и т.д. Тогда же он выяснил, что вытеснение традиционных ценностей не ведет к уменьшению значимости религии – она продолжает регулировать поведение людей и влиять на социальные нормы. Постматериалисты переосмысляют «духовные ценности», их значимость становится выше. В последние годы Инглхарт развивал эту тему в работах с Пиппой Норрис из Гарварда.
Смена поколений и соответствующая им смена ценностей становится драйвером исторических изменений, говорит Инглхарт. Общество, где выживание воспринимается как должное, не требуя от человека сверхъестественных усилий, переходит к постматериалистическим ценностям. Это касается прав человека, религиозной, этнической и сексуальной толерантности. Поэтому более вероятным становится и переход к демократии стран, где такие ценности преобладают. Причиной этого становится не рост подушевого ВВП, как думали многие в 1980-е, а именно ценностные изменения, утверждал Инглхарт: «Если страна богата нефтью, но большая часть населения живет в традиционной экономике, это не приведет к переходу к постматериалистическим ценностям».
Ценности как механизм адаптации
В основе инглхартовской концепции, разделяющей ценности на материалистические и постматериалистические, лежит простая антропологическая концепция. В The Silent Revolution он описывает ее так. Человек – это организм, преследующий в первую очередь цели биологического выживания. Этим он не отличается от животных. Его уникальность – в адаптивности и в том, что он пытается достичь множества целей, не связанных с физиологией, с материальным миром. Физиологические цели подразумевают поддержание постоянных констант, гомеостаза (например, количество воды в организме, уровень кислорода и сахара в крови). Когда баланс нарушен, организм страдает, пытаясь изменить окружающую среду или себя.
Преследование нематериальных целей работает сходным образом, считает Инглхарт, только здесь роль физиологических констант играет психологическая удовлетворенность и неудовлетворенность, существующая лишь ограниченное время. Именно поэтому так важны исследования уровня удовлетворенности жизнью: когда какие-то потребности надежно удовлетворены, их психологическая значимость понижается, зато повышается значимость других потребностей, или раздражителей – социальных, интеллектуальных, эстетических. Общий уровень удовлетворенности жизнью стремится к стабильному уровню, но может меняться в долгосрочной перспективе. При этом люди постоянно пересматривают, переопределяют баланс своих целей и способов их достижения. Например, что-то может приносить человеку огромное удовольствие, но со временем интенсивность получаемого удовольствия падает, и человек переключается на «охоту» за новыми целями.
Адаптивны и ожидания, и цели людей – они повышаются вместе с улучшением ситуации и понижаются с ее ухудшением (например, человек привыкает к богатству, к бедности, к изменившимся условиям жизни). Благодаря гармонизации ожиданий с внешними обстоятельствами пожилые люди в среднем больше удовлетворены жизнью, чем молодые; а люди, живущие в одной национальной культуре, но в существенно разных условиях, имеют близкий уровень удовлетворенности жизнью (богатые и бедные, мужчины и женщины, белые и черные в США; даже люди с ограниченными способностями, включая паралич и слепоту, довольны жизнью не намного меньше остальных в их обществе).
Более богатые люди и «постматериалисты» могут быть удовлетворены жизнью меньше относительно бедных «материалистов». Этот парадокс Инглхарт объясняет тем, что для постматериалистов экономические цели менее значимы, а на их удовлетворенность жизнью сильнее влияют другие заботы (о качестве жизни, социально-политические). Для них намного более важным стало политическое участие, а институты не всегда это позволяют.
Ценности людей в течение их жизни меняются не слишком сильно. У человека может резко вырасти достаток или размер дома, но его цели и способы жизни останутся прежними.
Ценности общества меняются не потому, что на протяжении жизни изменились ценности одной или нескольких возрастных когорт (от либерализма в молодости к традиционализму в старости), а именно благодаря смене поколений. Но к таким изменениям приводят лишь долгосрочные изменения в условиях жизни. Потребовалось больше 20 лет, чтобы послевоенное «экономическое чудо» повлияло на настроения студентов 1968 года, и еще два десятилетия, чтобы не только в когорте 20-летних, но и в целом в обществах нескольких развитых стран число постматериалистов почти сравнялось с числом материалистов, пишет Инглхарт в книге Modernization and Postmodernization («Модернизация и постмодернизация»). В жизнь приходит новое поколение – и, взрослея, приносит в общество свои ценности и суждения.
Люди больше ценят то, что является дефицитом, нежели широко распространенные вещи, поэтому ценностные различия между поколениями отражают их опыт, и прежде всего – изменения в мире, случившиеся, когда данные поколения находились в детском и юношеском возрасте.
Ценностным сдвигам в сторону постматериализма способствуют экономический рост, низкие инфляция и безработица. Они должны быть долгосрочными, а на ценности влияют с временным лагом, нужным, чтобы поколение, до наступления своей взрослости заставшее период благосостояния, получило доступ к рычагам управления. В 1990-х годах Инглхарт доказал, что есть и обратная связь: культурные изменения влияют на экономический рост. Характер влияния может быть разным: рост ценностей достижения и бережливости ускоряет темпы роста, а распространение постматериалистических ценностей – замедляет. Но после достижения определенного уровня благосостояния дальнейший экономический рост перестает вести к повышению удовлетворенности людей жизнью.
Со временем Инглхарт и его коллеги изменили схему описания ценностей, сделав акцент на автономии и самовыражении в противовес выживанию и введя еще одну ось, по которой противопоставлены традиционные и рационально-секулярные ценности. Суть осталась прежней, просто постматериализм был переосмыслен как часть более широкого процесса изменений.
Свои и чужие
Борьба за выживание определяет всю систему человеческих ценностей, показывает Инглхарт. В течение тысячелетий люди страдали от массового голода, выживание племени требовало истребления других племен, чтобы получить больше земли и, как следствие, больше еды. В этом рациональная основа ксенофобии: выживем или «мы», или «они».
Система ценностей, формируемая такой жизнью, предполагала ориентацию на сильного лидера – того, кто способен организовать эффективную борьбу с иноплеменными, – неприязнь к чужакам («другим», не таким, как «мы») и внутреннее единство: сообщество должно быть однородным. Отсюда неприязнь к тем, кто чем-то отличается от общепринятых норм: в условиях борьбы за существование толерантность не является добродетелью (30 лет спустя Инглхарт с соавторами проиллюстрировали эту концепцию на материале Ирака).
И в современности внутригрупповая солидарность, объединяющая сообщество в противостоянии другим, актуализируется в тяжелые для него моменты. Поэтому, отмечает Инглхарт, экономические кризисы часто порождают спрос на авторитарный способ правления. Люди чувствуют себя незащищенными, и это стимулирует спрос на сильных лидеров, способных объединить общество и решить его проблемы, провоцирует национальную рознь. В книге Modernization and Postmodernization именно при помощи этой логики Инглхарт объясняет приход к власти большевиков, подъем фашизма, войну в Югославии, суды Линча в США в XIX – начале XX века.
Эту линию своих исследований Инглхарт фактически резюмировал книгой Cultural Evolution («Культурная эволюция»). Она показывает, почему и как меняются ценности, и описывает важные культурные изменения: секуляризация, стремление к гендерному равенству, феминизация, изменение источников счастья.
Ценности и демократия
Самым большим вкладом Инглхарта и его многолетнего соратника Кристиана Вельцеля (директор по исследованиям WVS, профессор Университета Лейфана в Люнебурге, главный научный сотрудник ЛССИ НИУ ВШЭ) в политическую науку стало доказательство того, что долгие периоды экономического преуспевания подталкивают изменения в ценностях, а это ведет к спросу на более либеральный политический порядок. Логику модернизации Инглхарт и Вельцель описали в книге Modernization, Cultural Change, and Democracy (тоже переведена на русский язык).
Важен не только «спрос на свободу», продуцируемый ценностной системой. По мере развития у людей расширяется спектр доступных им инструментов и ресурсов, что позволяет строить демократические институты. Подробнее механика становления демократических обществ описана в книге Вельцеля Freedom Rising («Рождение свободы»).
Культура влияет на политику намного сильнее, чем политика на культуру, доказывают Инглхарт и Вельцель. Этим они объясняют, в частности, провал в уровне удовлетворенности жизнью, который был характерен для России в 1980–1990-х гг., когда она была одной из самых «несчастных» стран мира: низкий уровень счастья в начале 1980-х предшествовал коллапсу СССР и наряду с культурным распадом (кризис морали, мотивации к труду и общественной деятельности, алкоголизм, снижение доверия к правительству) способствовал краху СССР не меньше, чем экономические неудачи.
Экономический спад 1990-х усугубил негативные настроения. Это, в свою очередь, способствовало спросу на политический авторитаризм. Последующий экономический рост улучшил показатели удовлетворенности жизнью, но был слишком непродолжителен, чтобы привести к долгосрочным изменениям в настроениях людей.
Результаты первых 25 лет исследования ценностей в 43 странах Инглхарт обобщил в книге Modernization and Postmodernization. Теперь он мог увязать процессы экономического развития, политических трансформаций и культурных изменений в единую схему, в которой далекие вроде бы друг от друга процессы подстегивают друг друга. Это породило теорию модернизации (переход от аграрного общества к индустриальному) и постмодернизации (к постиндустриальному).
Инглхарт показывает связанность процессов развития – к примеру, что в стране, переживающей индустриализацию, вскоре начнутся изменения гендерных ролей, а страна, переходящая в постиндустриальную стадию, столкнется с ростом ценностей самореализации. В результате теория Инглхарта стала претендовать на интерпретативную модель всего процесса социальных изменений, как другие теории модернизации – Карла Маркса, Макса Вебера, Толкотта Парсонса, Дэниела Белла, Ларри Даймонда, Хуана Линца, Сеймура Мартина Липсета и др.
Инглхарт вполне отдает себе отчет, что развитие обществ – очень сложный, нелинейный процесс, в котором разные компоненты взаимосвязаны и влияют друг на друга, и избегает и простых каузальных моделей (экономического детерминизма Маркса и культурного детерминизма Вебера), и европоцентризма, а заодно опровергает хантингтоновскую гипотезу «столкновения цивилизаций». Культура имеет значение, но оно состоит вовсе не в разногласиях Запада и Востока по вопросу о демократии, как думал Хантингтон.
Демократизация и авторитарный откат
Теория модернизации позволила Инглхарту вплотную подступиться и к теории демократизации, которой он и Вельцель будут заниматься в 2000-е, рассматривая, как развитие экономики и культурные изменения подталкивают страны к демократии и определяют, насколько она окажется устойчивой. Важным фактором здесь оказываются не только ценности, но и ресурсы, навыки, способы действия, которые могут использовать общества в процессе соорганизации.
От стремления общества к демократизации до возможности сохранить демократический режим на продолжительный срок – большая дистанция, показывают Инглхарт и Вельцель. Ее успешное преодоление определяется в первую очередь не отношением к демократии и экономическими достижениями и неудачами, а политической культурой, включая толерантность, готовность к политическим дебатам, гражданскому и политическому участию, социальным капиталом и готовностью действовать совместно.
Такой подход позволил Инглхарту и Вельцелю переосмыслить модернизацию как процесс накопления инструментов, помогающих в эмансипации – становлении свободы. Более подробно Вельцель описал это в книге «Рождение свободы», большое обсуждение которой мне доводилось организовывать.
Интерес к становлению свободы заставил Инглхарта и Вельцеля еще раз переопределить структуру ценностей, показав, какие ее компоненты помогают эмансипации, делающей демократию эффективной. Процесс эмансипации может усиливать сам себя. По мотивам этих работ был сделан влиятельный сборник статей Democratization (также есть в переводе на русский).
Обязательное условие либерализации – чтобы люди воспринимали свое выживание как само собой разумеющееся. Китайский средний класс не требует демократии, поскольку люди хорошо помнят массовый голод в эпоху Мао. Их ценности в основном материалистические, говорит Инглхарт: «Поэтому я думаю, что заметные изменения ценностей начнутся, когда к власти придет самое молодое нынешнее поколение. История не предопределена, но велика вероятность, что Китай будет либерализован». Проверить этот прогноз можно будет через 40–50 лет.
Демократическую рецессию последних полутора десятилетий Инглхарт и Вельцель ставили в контекст «большого времени», показывая, что авторитарный откат имеет временный и ограниченный характер. Вышедшая в 2019 г. книга Инглхарта и Норрис Cultural Backlash («Культурный реванш») детально анализирует феномен контрэлитистского авторитарного популизма последних лет (США, Великобритания, Венгрия, Польша, Италия, Финляндия, Германия, Австрия, Чехия, Венесуэла, а также множество других стран с менее заметными успехами). Он опирается на страхи и желание реванша, ставит под сомнение легитимность основных институтов современных демократий, включая науку, экспертизу, бюрократию, риторически утверждая, что политические решения должны принимать сами «простые люди». Но ими легко манипулировать, а создающимся вакуумом власти успешно пользуются авторитарные лидеры и партии.
Слишком быстрые культурные изменения всегда вызывают обратную реакцию, откат назад. Людям трудно приспособиться, быстрые изменения дезориентируют их. В Швеции, Дании, Нидерландах, которые в последние десятилетия были «чемпионами толерантности», сейчас на подъеме националистические партии. Во многом это вызвано эмиграцией: 30 лет назад Швеция была моноэтнической страной, а сейчас в ней 18% иностранцев, многие из которых мусульмане. Подстегиваются националистические настроения и растущим неравенством.
Американские беби-бумеры привыкли думать о своей стране как о «белом обществе» и считать гомосексуальность преступлением. Мысль, что президентом страны может стать черный, казалась им дикостью, но Барака Обаму избрали дважды, замечает Инглхарт. Сейчас в США больше испаноговорящих, чем в Испании, а гомосексуальность больше не скрывается. Слишком быстрые изменения фрустрируют людей: «Страх – сильная эмоция, которой трудно противостоять, особенно если правительство использует ее в своих целях».
Консервативный откат Инглхарт и Норрис объясняют слишком быстрой культурной эволюцией в предыдущие десятилетия начиная с 1945 г., которая вызвала у консерваторов накопление недовольства и желание реванша (материалистические ценности становятся более значимыми, актуализируется противопоставление «мы – они»). В 2008–2013 гг. приверженность авторитарным ценностям и консервативным установкам в США и Европе выросла, а межпоколенческие ценностные конфликты усилили авторитарный откат. Другой движущей силой отката стали растущее неравенство и усиление конкуренции за рабочие места из-за глобализации. В развитых странах выросла электоральная поляризация – так, за Brexit голосовали пожилые, а молодежь была против, но голосовала менее активно.
Выдержат ли либеральные демократии этот удар? Инглхарт и Норрис уверены, что да, но им придется научиться инновационным формам прямого участия граждан в политике, с которыми экспериментируют популисты. Мешать этому будут технологии «постправды», снизившееся доверие к правительствам и усилившееся желание людей видеть во главе своих стран «сильных лидеров», которые не должны следовать демократическим процедурам.
Политическим ответом на подъем авторитарного популизма в случае США должно стать устранение причин разочарований и страхов, экономического неравенства: создание рабочих мест, обеспечивающих людей надежной и хорошо оплачиваемой работой. Особенно в секторах, зависящих от государства: здравоохранение, образование, уход за детьми и пожилыми, защита окружающей среды, наука. «Это лучший способ преодолеть страхи, чреватые приступами кровопролитной жестокости», – говорит Инглхарт.
Культурная устойчивость
Ценности, которых придерживаются общества, обладают некоторой устойчивостью. Иначе бы с развитием экономики и технологий весь мир гомогенизировался, превратившись в большие США, замечает Инглхарт. Но этого не происходит. Разнообразие не уменьшается, показывает Инглхарт вместе со своим постоянным соавтором, Пиппой Норрис из Гарварда. Именно устойчивость культурных предпочтений препятствует снижению гендерного неравенства, но это сопротивление со временем уменьшается.
Постепенно технологический и экономический прогресс ведет к повышению внимания людей к экологии, к изменению гендерных ролей, к росту образованности, к демократизации, но это влияние далеко не безгранично. В XX веке, отмечает Инглхарт, в соответствии с прогнозами Карла Маркса и Фридриха Ницше, в обществах повышалось значение труда и общества отвергали традиционные культурные ценности, религию. Этому способствовала индустриализация, в ходе которой выросло доминирование человека над окружающей средой. Но с тех пор пролетарская революция перестала быть синонимом модернизации. Конец коммунистической эры, боровшейся с религией, привел к взлету религиозных настроений в бывших соцстранах.
Постиндустриальное развитие экономики сдвигает ценности в сторону к постматериализму, ведь теперь все больше людей заняты коммуникацией. Но «впечатление, что мир становится сплошным «Мак-миром», – это иллюзия», пишет Инглхарт. Рестораны «Макдоналдс» распространились по всему миру, но в разных культурах они выполняют разные социальные функции, и посещение «Макдоналдса» в США, Европе, Японии и Китае – это разный социальный опыт. Мир глобализируется, но базовые различия между культурами никуда не деваются, подчеркивает Инглхарт.
Знаменитая культурная карта Инглхарта и Вельцеля показывает и устойчивость культурных зон к изменениям, и их консистентность, целостность. Если, к примеру, для того или иного общества очень важна религия, то по одной этой черте можно предсказать, каким будет его отношение к абортам, насколько в нем будет развита национальная гордость, уважение к власти, как там будут воспитывать детей и т.д. Для обществ, ведущих борьбу за выживание, будет важен контроль за ценами и порядок, а для постматериалистических – толерантность, доверие и свобода.
На всех обществах, переживших годы коммунистического правления, они оставили очень мощный отпечаток, подчеркивает Инглхарт. Различия между странами объясняются разным опытом, который пережили общества. Также из культурной карты видно, что на США, вопреки представлениям послевоенных теоретиков модернизации, совершенно не надо смотреть как на культурный образец для развивающихся стран: это намного более традиционное общество, чем сопоставимые с ним по уровню развития богатые страны. По уровню религиозности, распространению национальной гордости и другим показателям США ближе к развивающимся странам.
Российская школа
Готовность Инглхарта распространять подходы WVS и включать молодых ученых в современные социологические исследования очень удачно совпала с объявленным правительством в 2010 г. конкурсом мегагрантов, позволявших привлечь крупных мировых ученых к работе российских университетов и исследовательских центров. Такой грант позволил создать ЛССИ, сделав ее российским партнером World Values Study, European Social Survey и «Евразийского монитора»: с сентября 2020 г. Лаборатория носит имя Инглхарта. Рональду удалось создать в России свою школу, отмечает заведующий ЛССИ Эдуард Понарин.
Важной функцией Лаборатории, говорил сам Инглхарт, стала подготовка молодых исследователей, применяющих современные аналитические методы в области сравнительных социальных исследований. Сотрудники Лаборатории публикуют множество интересных работ, а собираемые ими в России данные для WVS и ESS становятся основой для множества сторонних исследований. ЛССИ изучает динамику ценностей, национальные проблемы, удовлетворенность жизнью, социальный капитал. В 2013 г. сотрудники Лаборатории во главе с Инглхартом подготовили для Валдайского клуба очень откровенный и трезвый доклад о политических установках российских элит.
Регулярные приезды Инглхарта в Россию дали возможность организовать его публичные лекции. Делать это было очень комфортно: в Рональде не было ни капли звездной болезни. В общении с куда менее искушенными в технике политического и социологического анализа людьми Инглхарт был непередаваемо дружелюбен, внятен, чутко слышал своих собеседников и обладал редким искусством отвечать на поставленный вопрос, не подменяя его рассказом о том, о чем хотелось бы рассказать ему самому.
