20 лет БРИК, парадокс глобализации и иллюзии простых решений

В 2021 г. исполняется 20 лет акрониму БРИК – идее объединения Бразилии, России, Индии и Китая в группу стран, рост которых во многом будет обеспечивать темпы глобального роста: автор этого акронима Джим О'Нил, бывший глава Goldman Sachs Assets Management и нынешний председатель Chatham House, подводит итоги в издании МВФ. Два десятка лет назад он вычислил, что потенциально страны БРИК будут расти намного быстрее, чем развитые, – благодаря численности населения (определяющей размер рабочей силы) и «низкому старту» производительности, дававшему возможности наверстать упущенное. Анализ не предполагал, что все страны БРИК будут расти на уровне своего потенциала, уточняет О'Нил: в этом плане 2000-е гг. оказались даже лучше прогноза, однако во втором десятилетии результаты Бразилии и России были столь разочаровывающими, что О'Нил иногда шутил, не переименовать ли «БРИК» в «ИК». Бразилия и Россия имеют свои особенности, но обе нуждаются в снижении зависимости от сырьевого сектора и в повышении роли частного бизнеса, пишет О'Нил. Напротив, сохраняющаяся сила экономики Китая показывает, что он полностью раскрывает свой потенциал: его ВВП, превышающий $14 трлн (в 2019 г.), вдвое больше совокупного ВВП остальных стран БРИК. Хотя темпы роста Китая замедляются из-за демографии, это не помешает ему со временем обогнать США как крупнейшую экономику мира.

Без COVID-19 глобальный рост за последнее десятилетие составил бы в среднем 3,6% – чуть ниже 3,7% за 2000–2009 гг. Каждое из этих двух десятилетий было сильнее, чем два предыдущих, в которые глобальная экономика росла ежегодным темпом в 3,3%. Но в последующие 20 лет миру будет трудно поддерживать рост на уровне 4%. Будет ли мировая экономика на это способна, зависит от четырех факторов, перечисляет О'Нил: от производительности развитых экономик; от того, насколько быстрыми будут темпы замедления роста Китая; от успехов Индии; и, что особенно важно, от того, смогут ли другие густонаселенные страны – такие как Индонезия, Мексика, Нигерия, Вьетнам – повысить производительность и приблизиться к своему долгосрочному потенциалу.

Пандемия показала, что онлайн-обучение и массовые открытые онлайн-курсы не станут будущим высшего образования, констатирует в блоге Калифорнийского университета в Беркли директор-основатель университетского Центра предпринимательства и технологий Ихлак Сидху. Идея демократизации образования, чтобы студенты во всем мире могли учиться из дома у лучших в мире преподавателей, реализовалась ровно наполовину: студенты стали учиться из дома. Однако успеваемость не улучшилась, и массовые открытые онлайн-курсы (Massive Open Online Course, MOOC) не стали панацеей – те, кто их успешно использует, как правило, уже имеют образование и являются работающими профессионалами, повышающими свои навыки. Образовательным потребностям студентов онлайн-курсы не соответствуют – с таким же успехом молодежь можно просто отправить в библиотеку, чтобы она там самообучилась. MOOC можно рассматривать именно как интерактивный онлайн-учебник, заключает профессор.

Обучение – только одна из ценностей университетского образования, другие включают в себя живое общение и социальное развитие. Онлайн-курсы не заменят классную комнату – они действительно помогли увеличить доступ к знаниям так же, как книги помогли стандартизировать обучение в классах, но это не означает, что у всех, кто читает одну и ту же книгу, равные возможности. Возможности возникают в том числе из-за принадлежности к группе, а для этого по-прежнему нужны живые люди рядом и живое взаимодействие с ними.

Глобализация противоположным образом влияет на трансграничные торговые и миграционные потоки: чем дальше друг от друга границы стран, тем меньше между ними торговля, а миграция – наоборот, однако со временем влияние расстояния на торговлю снижается, а на миграцию – нет, рассказывают в блоге Банка Англии его экономисты об обнаруженных ими парадоксах глобализации, проанализировав данные 182 стран за 1980–2014 гг. Исследования давно подтвердили, что соглашения о свободе торговли увеличивают торговые потоки между странами – сторонами соглашений; относительно недавно выяснилось, что объемы таких потоков зависят от того, насколько близко друг к другу расположены территории стран: чем дальше их границы друг от друга, тем меньше между ними торговля. Однако влияние расстояния со временем становится все менее отрицательным – усовершенствования в сфере транспорта и коммуникаций сокращают предельные издержки торговли на каждый километр. С миграцией же все не так.

Чем дальше друг от друга территории стран – тем больше будет поток мигрантов между ними сразу после подписания соглашения о свободе передвижения. Одно из объяснений может быть в том, что межгосударственные соглашения сокращают трудности поиска, связанные с расстоянием, так как позволяют людям сначала переехать, а потом искать работу – без соглашений о свободе передвижения, скорее всего, для переезда потребуется приглашение на работу. А трудности поиска увеличиваются с расстоянием: из Мюнхена легче отправиться на поиск работы и собеседование в Инсбрук, чем из Лондона в Сидней, сравнивают авторы. Однако если для торговли «географические» эффекты со временем сокращаются, то для миграции они не меняются на протяжении всех трех исследуемых десятилетий, несмотря на все достижения технологического прогресса – такие как возможность поиска работы через онлайн-платформы по трудоустройству, развитие высокоскоростных железных дорог и авиасообщения. Анализ показывает, что миграционные потоки в отношении к численности населения неизменно стабильны во времени – но почему этот тренд настолько устойчив, остается загадкой, резюмируют экономисты.

Поведение людей во время COVID-19 перевернуло одно из основополагающих предположений экономики, гласящее, что люди рациональнее в принятии более важных решений, чем в принятии незначительных: все оказалось наоборот, заметил Тайлер Коуэн, соавтор влиятельного блога Marginal Revolution и колумнист Bloomberg. Теория утверждает, что когда ставки высоки – люди принимают решения лучше, по крайней мере стараются все тщательнее обдумать; при решении же тривиальных задач довольствуются минимумом информации – люди не мучаются тем, какие скрепки купить. Однако пандемия показала, что для некоторых очень важных сфер жизни это правило не выполняется: с оценкой риска «что-то пошло не так», заметил экономист. Так, миллионы людей, включая и врачей, отказываются от вакцинации, хотя риск мРНК-вакцин нулевой и они спасают жизни; другая крайность – те, кто, бегая в одиночестве в парке, надевает маску. Столь же нерационально вели себя и некоторые страны.

Есть две гипотезы, рассуждает экономист. Первая – тревога заставляет людей принимать худшие решения. Слишком высокие ставки – например, угроза смертельной болезни – могут заставить перейти к отрицанию риска, хотя бы для сохранения душевного равновесия и рассудка. И человек может принять решение защищаться меньше, чем даже если бы речь шла об обычной простуде. Вторая гипотеза связана с идентичностью и стремлением к принадлежности: неслучайно «красные» штаты в США вакцинированы меньше, чем «синие», – скептицизм в отношении к вакцине является одним из маркеров идентичности сторонников Трампа. Люди склонны считать важные решения – такие как политические убеждения – более существенными для формирования своей идентичности, что побуждает все виды социальных сил заразить «партийным влиянием» решения в остальных сферах. Кроме того, отмечает Коуэн, благодаря интернету принимать простые решения стало проще: несколько десятилетий назад, чтобы выяснить, например, какие бумажные полотенца лучше купить, надо было расспросить знакомых и затем самостоятельно собирать информацию, теперь же можно быстро найти ответ в интернете. Опасность в том, что сумма подобных небольших побед убеждает людей в собственной рациональности и в отношении серьезных дилемм, рассуждает экономист: «Мы не привыкли к миру, в котором мы хуже принимаем важные решения, чем мелкие».