ФРС в ловушке выбора, гендерная «самосортировка» рынка труда и спираль уникальности
Второй срок полномочий главы ФРС Джерома Пауэлла начинается для него с непростого выбора, размышляет известный экономист, бывший председатель Резервного банка Индии и бывший главный экономист МВФ Рагурам Раджан. На прошлой неделе президент США Джо Байден выдвинул кандидатуру Пауэлла, возглавляющего ФРС с февраля 2018 г., на второй четырехлетний срок, отметив его умение стабилизировать рынки в период кризиса и «направить экономику на путь устойчивого развития» и полной занятости. Однако ФРС, проявив гибкость в доковидной ситуации дезинфляции и в период пандемии, теперь сталкивается с совершенно новой экономической ситуацией, которую отчасти «построила» сама и баланс сил в которой связывает ей руки в период, когда может потребоваться решительность в борьбе с ускорившейся инфляцией.
Многие эксперты обеспокоены тем, что ФРС медлит с антиинфляционными мерами. В «старой» ситуации центробанк имел бы политическое прикрытие, позволяющее быстро реагировать на рост цен, – но в новой экономической реальности это уже не так, считает Раджан: можно представить себе гнев Конгресса, только что направившего триллионы долларов на поддержку экономики, если ФРС сейчас повысит ставки. Независимость центробанков от правительства заключается в том, что они борются с инфляцией, а не финансируют бюджетный дефицит и не удерживают ставки низкими ради удешевления обслуживания госдолга, – однако сейчас на балансе ФРС $5,6 трлн госдолга, а сам госдолг США достиг 125% ВВП и в основном краткосрочный. Это еще одна ловушка: влияние ставок на госбюджет теперь будет в центре внимания. Долгий период мягкой политики привел и к росту корпоративного долга, и рынки верят, что за их спиной стоит ФРС. Тем самым решительный разворот к монетарному ужесточению для борьбы с инфляцией сопряжен для ФРС с репутационными рисками из-за вероятной крайне негативной реакции и рынков, и политиков.
Выбор осложнен еще и тем, что в новой реальности гораздо больший политический упор делается на прирост занятости, и у ФРС есть способы разогреть рынок труда, что было бы полезно при низком спросе – однако сейчас спрос высокий, а перебои с цепочками поставок, вызвавшие рост цен, вряд ли быстро исчезнут. Но и сама ФРС уже «не та», считает Раджан: долгий период «пропавшей инфляции» произвел неизгладимое впечатление на центробанки. И опасность состоит в том, что сейчас они могут продолжать вести прошедшую войну, забыв свой старый афоризм «если вы обратили внимание на инфляцию – значит, уже слишком поздно». С аналогичной реальностью сталкиваются многие центробанки развитых стран, и первый из них, кто повысит ставки, так же первым вызовет повышение обменного курса своей валюты, способное замедлить экономический рост: для ФРС это еще один повод не спешить и позволить кому-то другому стать первым, чтобы посмотреть, какими будут политические последствия. Все эти факторы выбора могут означать, что высокой инфляция будет долгое время – и долгой будет борьба за возвращение контроля над ней.
Как насилие в семье угрожает экономическому развитию, рассказывают в блоге эксперты МВФ. Остановить домашнее насилие в отношении женщин и девочек – это не только моральный императив, это имеет еще и экономическое измерение. Физическое, психологическое и сексуальное насилие в семьях имеет для экономики как краткосрочные, так и долгосрочные последствия. В краткосрочной перспективе подвергшиеся домашнему насилию женщины, вероятно, будут работать меньшее количество часов и менее продуктивно; в долгосрочной перспективе это приводит к сокращению рабочей силы и человеческого капитала (уровня навыков и образования). Выполненное экспертами МВФ исследование на данных стран Африки южнее Сахары показало, что увеличение доли женщин, подвергающихся домашнему насилию, на 1 процентный пункт снижает экономическую активность в стране в среднем на 8,7%.
Исследование также показало, что наибольший экономический ущерб насилие в семье приносит странам, в которых нет законов о защите от домашнего насилия, и странам, богатым природными ресурсами, где развитие добывающей промышленности с большей вероятностью вытесняет ориентированные на женскую занятость рабочие места, что приводит к снижению экономического влияния женщин и их возможности участвовать в принятии решений. Росту насилия в семье может способствовать экономический кризис и вызванные им социальные потрясения: всплеск насилия над женщинами в период коронакризисных карантинов уже назвали «теневой пандемией», пишут эксперты. По их данным, в среднем в мире насилию в семье подвергается 23% женщин, то есть почти каждая четвертая.
Одна из причин гендерного разрыва в зарплатах – «самосортировка» мужчин и женщин при выборе сначала профессиональной сферы, а затем и специальности, рассказывает в своем блоге Тимоти Тейлор, управляющий редактор Journal of Economic Perspectives, о новом исследовании на американских данных, опубликованном в этом журнале. Женщины еще на этапе выбора профессии чаще выбирают те сферы, где потенциальная зарплата относительно ниже, чем в сферах, выбираемых мужчинами; а при одинаковом с мужчинами выборе профессии – чаще работают по специальности с относительно более низкой зарплатой. Например, в сфере аэрокосмической инженерии, где одни из наиболее высоких заработков, 88% – мужчины, а в сфере дошкольного образования, где заработки одни из самых низких, 97% – женщины. А среди всех выбравших работу в сфере образования становятся учителями 68% женщин против 50% мужчин, руководящие же должности занимают 18% мужчин и 9% женщин.
Со временем гендерная структура некоторых профессий меняется: например, биология была «традиционно мужской» сферой для когорты 1950 года рождения – доля работающих биологами женщин была более чем вдвое меньше, чем мужчин, а в когорте родившихся в 1990 г., напротив, женщин-биологов в полтора раза больше, чем мужчин. Однако в других «традиционно мужских» сферах, таких как физика, бизнес, инженерия, гендерный дисбаланс все еще остается, хотя и несколько сократился. В свою очередь, «традиционно женские» сферы за 40 лет таковыми и остались: роста доли мужчин среди среднего медицинского персонала, фармацевтов или тех, кто занимается изобразительными искусствами, не произошло, а психология, напротив, стала «женской» – если среди когорты 1950 года рождения мужчин и женщин, работающих психологами, было примерно поровну, то среди когорты 1990 года рождения женщин больше втрое.
В целом женщины, родившиеся в 1950 г., поступали на специальности, где потенциальная зарплата была на 12% ниже, чем у специальностей, которые выбирали их ровесники-мужчины, а внутри одинаковых с мужчинами профессиональных сфер работали по специальностям, где заработок был ниже на 11%. Для родившихся в 1990 г. этот разрыв сократился до 9% в обоих случаях. Подобная сегрегация объясняет 60% разрыва в заработках мужчин и женщин, подсчитали авторы. Похожее исследование экспертов ВШЭ на данных российских выпускников вузов 2010–2015 гг. выявило аналогичную сегрегацию: гендерный разрыв в зарплатах выпускников, вышедших на рынок труда, составляет 21%, и около половины этого разрыва обусловлено «самосортировкой» мужчин и женщин по разным сферам обучения и затем по разным профессиям и специальностям.
Почему люди склонны держаться за вещи, которые никогда не используют, и тем самым накапливать дома «хлам», рассказывает профессор маркетинга Уортонской школы Университета Пенсильвании Джона Бергер. Многие люди покупают вещи, которыми затем практически не пользуются, приберегая для особого случая. Речь о совершенно обыденных вещах: это может быть пара туфель, бутылка недорогого вина и даже пара «особенных счастливых носков». Исследование Бергера в соавторстве с маркетологом Жаклин Рифкин выявило психологический механизм формирования «спирали уникальности», при котором непотребление каких-либо приобретенных товаров превращает их в настоящие сокровища для их обладателей. Все шесть проведенных авторами экспериментов показали одинаковый результат: достаточно один раз передумать и отложить использование какой-то вещи («откроем это вино не сегодня, а когда придут гости»), и она с высокой степенью вероятности превращается в то, что называется «это вещь для особых случаев». Хотя это может быть всего лишь самая обычная бутылка недорогого вина или самая обыкновенная рубашка.
Если мы покупаем какую-то вещь и не используем, она не раскрывает своей ценности, ради которой приобретена, говорит Бергер. Неиспользуемые вещи рано или поздно устаревают или портятся и в конце концов отправляются на свалку – конечно, речь не о семейных реликвиях, а об обыденных покупках. Понимание людьми механизма, ведущего к подобному непотреблению, а также усилия маркетологов могли бы помочь преодолеть подобное «застревание», считает он. Никому же не придет в голову хранить для особого случая банан, наблюдая, как он портится. Маркетологи, которым не хотелось бы, чтобы люди ждали особых случаев, а пользовались товарами и покупали их снова, могли бы побуждать к этому покупателей, раскрывая ценность использования приобретенного. Или же, наоборот, эксплуатируя ту самую спираль уникальности и связывая потребление с конкретным случаем – например, продавая не просто «вино», а «вино для стейка», советует Бергер: «[И тогда] люди скажут – о, это тот самый случай, пришло время использовать эту штуку».
