Инфляция как главная проблема, «криптошериф» ЕС и «продуктивизм» как новая политика

Инфляция – самая большая проблема, с которой сталкиваются люди во всем мире, показало июньское исследование, делится блог Всемирного экономического форума результатами регулярного опроса «Что беспокоит мир» (What Worries the World) компании Ipsos. В целом среди респондентов в 27 развитых и развивающихся странах инфляцию назвали главной проблемой 37% – и это наиболее частый выбор из перечня, предложенного авторами опроса и включающего в себя 18 проблем, из которых респондентам предлагается выбрать три наиболее актуальные для своей страны. В июньский топ-3 общих для всех стран проблем вошли также бедность и социальное неравенство (31% опрошенных) и безработица (28%).

Исходя из данных опроса, инфляция стала для граждан главным поводом для беспокойства с апреля 2022 г., потеснив с первых мест 2020 – начала 2022 г. коронавирус, неравенство и безработицу, и с тех пор это беспокойство только растет: в апреле инфляцию считали главной проблемой 32% опрошенных, в мае – 34%. Для сравнения: в январе 2022 г. инфляция беспокоила 20%, а в январе 2021 г. – 9%. В мае 2022 г. инфляция стала проблемой номер один среди респондентов в Аргентине, Австралии, Канаде, Великобритании, Польше, США и Турции, в июне к этому списку присоединились Бельгия, Франция и Германия; беспокойство по поводу инфляции за месяц возросло в 20 из 27 стран – участниц опроса (сократилось – в пяти).

Опасения, связанные с военным конфликтом между странами, включенным в перечень опроса с апреля 2022 г., с тех пор, напротив, снизились в 19 из 27 стран (возросли – в трех), в среднем по всем странам – с 14% до 11%, это 12-е место в июньском рейтинге. Максимальны эти опасения в Польше (33%), Германии (31%), Италии и Японии (по 20%), минимальны – в Южной Африке, Чили и Перу (по 1%). Респонденты из России участвовали в опросах Ipsos по февраль 2022 г. включительно, в последующих публикациях данные по стране отсутствуют.

Пока децентрализованные финансы не подвергаются такому же надзору со стороны регулирующих органов, как традиционные финансовые учреждения, «криптокрахи» продолжатся, считает заместитель директора Bruegel, бывший экономист Центрального банка Нидерландов Мария Демерцис. В начале июля страны ЕС достигли соглашения по регулированию рынков криптоактивов (regulation on Markets in Crypto-Assets, MiCA) – что, как выразился депутат Европарламента от Испании Эрнест Уртасун, означает конец «дикого запада» на финансовых рынках и появление криптошерифа в ЕС. Три главных достижения MiCa: 1) поставщикам услуг, связанных с криптоактивами (сrypto-asset service providers, CASPs), потребуется разрешение на деятельность и зарегистрированный в ЕС офис, они будут подлежать надзору за соблюдением требований по защите криптокошельков потребителей и законодательства о борьбе с отмыванием денег; 2) они обязаны декларировать влияние своей деятельности на климат и окружающую среду (что открывает путь для потенциально более строгих ограничений в будущем); 3) эмитенты стейблкоинов будут обязаны, подобно банкам, иметь резервные активы на случай «набега вкладчиков».

У самих крипторынков тоже есть минимум две причины приветствовать MiCA, считает Демерцис: во-первых, появление регулирования делает их легитимными; во-вторых, при общих для ЕС правилах больше не нужно ориентироваться в национальных правовых системах. Единый набор правил создает единый рынок, позволяя ему масштабироваться. Разработка правил – давно ожидаемое признание того, что рынки криптовалют становятся параллельным направлением внутри финансовой системы; однако MiCA, как и регуляторные требования к стейблкоинам в США, отличаются от более жестких требований к банкам, сетует Демерцис. Она приводит в пример недавний крах Celsius Network, аккумулировавшей $20 млрд более 1 млн инвесторов на криптодепозиты под 18% годовых и заморозившей эти средства после того, как на фоне падения крипторынка инвесторы решили вывести свои деньги. Если бы Celsius был банком, то, во-первых, ему было бы гораздо труднее платить ставки, в десятки раз превышающие средние на депозитных счетах, и, соответственно, сложнее привлечь так много инвесторов; во-вторых, при «набеге» определенную сумму вкладчикам гарантировало бы государство. Все это важно для поддержания доверия к финансовой системе. И пока крипторынки не станут регулироваться так же, как банки, криптоинвесторы еще не раз столкнутся с последствиями «дикого запада», считает Демерцис.

Похоже, основой мейнстримной экономической политики становится новая парадигма «продуктивизма», сменяющая неолиберализм, рассуждает профессор международной политэкономии Гарварда Дэни Родрик. Продуктивизм (productivism), в отличие от неолиберализма, меньше верит в рынки, с подозрением относится к крупным корпорациям и ставит производство и инвестиции выше финансов, а оживление местных рынков – приоритетнее глобализации; он отводит правительствам и гражданскому обществу более важную роль в распространении производительных возможностей во всех регионах и всех сегментах рабочей силы. Продуктивизм также отходит от кейнсианского государства всеобщего благосостояния, меньше сосредотачиваясь на перераспределении, социальных трансфертах и макроэкономическом управлении, а больше – на мерах со стороны предложения, направленных на создание хороших рабочих мест для всех. Продуктивизм скептичнее относится к технократам и лояльнее – к экономическому популизму.

Новая экономическая парадигма становится доминирующей, когда даже ее оппоненты начинают смотреть на мир сквозь ее призму. С учетом текущей политической поляризации такое может показаться невозможным, но история учит, что вакуум, оставшийся после угасания неолиберализма, вскоре будет заполнен новой парадигмой, имеющей поддержку во всем политическом спектре. И признаки такой конвергенции уже есть, пишет Родрик.

Например, администрация президента США Джо Байдена, представителя Демократической партии, приняла меры промышленной политики для восстановления внутренних цепочек поставок и стимулирования создания рабочих мест, и в то же время со страстными призывами к введению промышленной политики выступил сенатор и вероятный кандидат от Республиканской партии на следующих президентских выборах Марко Рубио. Высокие тарифы, введенные в отношении китайской продукции Дональдом Трампом, пока еще так и не отменены Байденом. «Когда самый высокопоставленный экономист администрации [президента США], министр финансов Джанет Йеллен превозносит преимущества «френдшоринга» – поиска поставщиков среди союзников – перед ВТО, мы понимаем, что времена меняются», – заключает Родрик. Центр Нисканена, названный в честь экономиста-либертарианца Уильяма Нисканена, главного советника Рональда Рейгана, сделал концепцию «потенциала государства» одним из своих основных направлений. А Патрик Денин, один из ведущих интеллектуалов «правых популистов» в США, выступает за «политику в пользу рабочих», чем напоминает нынешних демократов.

Между республиканцами и демократами существуют глубокие разногласия по социальным и культурным вопросам, и пока неясно, станет ли межпартийное обогащение идеями новой парадигмой, пишет Родрик. Но есть признаки поворота к экономической политике, основанной на производстве, работе и локальности, а не на финансах, потреблении и глобализме. Подобный «продуктивизм» может перерасти в новую модель экономической политики, которая захватит воображение даже самых поляризованных политических противников, полагает Родрик.

Откуда взялся термин «медвежий рынок», рассказывает профессор экономики Сирил Моронг, цитируя статью лингвиста Бена Циммера в WSJ. «Не продавай медвежью шкуру, пока не поймаешь медведя» – поговорка XVI века. Известный английский писатель Даниэль Дефо много лет писал сатирические фельетоны о погоне за прибылью на Лондонской фондовой бирже, в одной из статей упомянув «Сообщество людей в медвежьей шкуре» – тех, кто в расчете на падение цен продавал акции, чтобы позже выкупить их по более низкой цене. Такие трейдеры продавали в том числе акции, которых у них еще не было, в надежде успеть купить их подешевле до срока поставки – стратегия, которую сейчас назвали бы «короткими продажами» («шортом»). Обсуждая эти статьи, трейдеры сократили «медвежью шкуру» (bearskin) до «медведя» (bear), именуя так акции, которые продавали в расчете на последующий выкуп по более дешевой цене, и таких трейдеров самих стали называть «медведями».

К XIX веку уже повсеместно, включая Уолл-стрит, нисходящее движение тренда на рынке называли «медвежьим», появились термины «медвежий рейд» (bear raid, активная продажа бумаг с целью сбить их курс), «медвежья западня» (или «медвежья ловушка», bear trap, неоправданная ставка на падение рынка, приводящая к потерям) и «медвежье сжатие» (или «вытеснение медведей», bear squeeze, когда делавшие ставку на понижение вынуждены закрывать «шорты» с убытком, то есть покупать акции по более высокой цене из опасений по поводу еще большего ее роста).