Что несет миру новая эпоха «Великой стагфляции», означает ли «месяц без инфляции» в США начало ее конца и почему взаимодействие экономистов и политиков похоже на столкновение двух цивилизаций: самое интересное из мировых экономических блогов.
  |   Ольга Кувшинова Эконс

В мировой экономике устанавливается новый, опасный и дестабилизирующий, режим: на смену десятилетиям «Великой умеренности» приходит новая эпоха «Великой стагфляции» – приходит надолго, заключает почетный профессор Школы бизнеса Стерна Нью-Йоркского университета, знаменитый «Dr. Doom» Нуриэль Рубини. Начавшийся в 1980-х прежний режим характеризовался низкой инфляцией в развитых странах, стабильными темпами экономического роста и неглубокими рецессиями. Со стороны спроса его поддерживала заслужившая доверие политика центробанков по таргетированию инфляции и относительно консервативная налогово-бюджетная политика. Но еще более важным фактором были позитивные изменения со стороны предложения, увеличившие потенциал экономического роста и снизившие производственные издержки (и, тем самым, инфляционное давление). После окончания холодной войны развивающиеся страны стали интегрироваться в мировую экономику, снабжая ее относительно дешевыми товарами, услугами, энергоресурсами и рабочей силой, а геополитическая стабильность позволяла перетекать производствам вместе с технологиями туда, где меньше всего издержек, и не беспокоиться о сохранности инвестиций. Все это сдерживало рост затрат, и все это сейчас разворачивается вспять.

Эпоха «Великой умеренности» дала первые трещины во время глобального финансового кризиса 2008 г., а затем во время рецессии, вызванной пандемией. Возобновившийся протекционизм ограничил торговлю, политическое сопротивление иммиграции – потоки рабочей силы, соображения национальной безопасности – потоки технологий, данных и информации. На смену глобальной интеграции приходят решоринг и френдшоринг, стимулируемые ростом политической напряженности между странами. Все эти факторы носят стагфляционный характер, совпавший с демографическим разворотом как в развитых, так и в развивающихся странах, включая Китай. Старение населения усиливает тенденции стагфляции, так как молодые склонны производить и сберегать, а пожилые – тратить свои сбережения. Военный конфликт на Украине и вызванные им широкомасштабные первичные и вторичные санкции набросали еще больше песка в мотор мировой торговой и финансовой системы, а наметившийся раскол между Востоком и Западом ведет к новым вероятным потрясениям для мировой экономики. Так, переход Ираном порога к созданию ядерного оружия может спровоцировать военные удары со стороны Израиля и даже США, вызвав масштабный нефтяной шок, не исключает Рубини.

Из-за возросшего государственного и частного долга, а также огромных необеспеченных расходов распределительных систем соцподдержки центральные банки попали в «долговую ловушку», когда попытка нормализовать монетарную политику увеличивает бремя обслуживания долга, ведя к массовым банкротствам и каскадным финансовым кризисам. Правительства, занимающие в собственной валюте, будут все чаще прибегать к «инфляционному налогу», обесценивая долги за счет инфляции. Снижение роли доллара как резервной валюты ослабляет его, а более слабый доллар усиливает глобальное инфляционное давление. Вдобавок ко всему этому изменения климата также носят стагфляционный характер, а из-за таяния вечной мерзлоты человечество может столкнуться с вирусами и бактериями, тысячелетиями спавшими во льдах, – угрозы новых пандемий стимулируют усиление протекционизма. Наконец, риски кибервойн сопряжены с вероятностью масштабных сбоев производств и требуют роста расходов на кибербезопасность. Таким образом, мировая экономика входит в период, где перманентные отрицательные шоки предложения будут сочетаться с мягкой денежно-кредитной и бюджетной политикой, – наступает эпоха «Великой стагфляции», заключает Рубини.


«Это еще не конец инфляции, и даже не начало конца. Но это, похоже, конец начала»,радуется июльской статистике США нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман. Она показала, что в июле индекс потребительских цен по отношению к июню оказался нулевым – впервые со времен пандемического спада (в годовом выражении инфляция в США в июле замедлилась до 8,5% против 9,1% в июне). «Месяц без инфляции» – это не просто из-за снижения цен на бензин, как многие объясняют, пишет Кругман: опросы предприятий указывают на снижение инфляционного давления и постепенное решение проблем с цепочками поставок, и, что более важно, последние данные свидетельствуют о снижении инфляционных ожиданий потребителей на всем горизонте (кратко-, средне- и долгосрочном). Конечно, ФРС продолжит повышать ставки, пока не увидит явных признаков снижения базовой инфляции – которая измеряется многими способами, и все они показывают, что базовый индекс остается чрезвычайно высок. Но по крайней мере ФРС, дважды подряд повысившая ставку на 75 б.п., получила передышку, чтобы стать менее агрессивной, надеется Кругман, предостерегавший от чрезмерного ужесточения монетарной политики из-за риска рецессии. Теперь вполне вероятно увидеть, как инфляция снижается, а реальная зарплата рабочих растет на фоне бума рабочих мест, надеется он.

Эту уверенность в возможности снизить инфляцию без последствий в виде роста безработицы не разделяют Лоуренс Саммерс, бывший министр финансов США, одним из первых еще зимой 2021 г. предупреждавший о рисках разгона инфляции, и Оливье Бланшар, бывший главный экономист МВФ, призывавший ФРС осенью 2021 г. не медлить с началом ужесточения политики. В своей новой колонке на сайте Института Петерсона они дискутируют с выводами экономистов ФРС о «мягкой посадке» экономики США, находя в логике теоретической модели, которая привела к таким выводам, ряд неточностей и фактических ошибок. В свою очередь, собственные оценки Саммерса, Бланшара и Алекса Домаша из Гарварда, оспорить которые пытались экономисты ФРС, показали, что успех борьбы Федрезерва с текущей инфляцией невозможен без жертв в виде роста безработицы. Эксперты МВФ в своем блоге демонстрируют масштабы беспрецедентного ужесточения монетарной политики странами мира из-за повсеместного роста инфляции, отмечая, что цикл денежно-кредитной политики во всем мире становится все более синхронизированным – что повышает и риски глобальной рецессии.


Взаимодействие экономистов и политиков – это столкновение двух цивилизаций, приходит к выводу редактор Journal of Economic Perspectives Тимоти Тейлор, размышляя над опубликованной в Chicago Booth Review статьей Алана Блиндера – влиятельного экономиста, специализирующегося на вопросах денежно-кредитной политики и деятельности центральных банков, бывшего вице-председателя ФРС и бывшего члена совета экономических консультантов при президенте США Билле Клинтоне. Политики часто используют экономику как пьяный – фонарный столб: для поддержки, а не для освещения, делится собственной «теорией фонарного столба» Блиндер. Такой подход далек от оптимального, но в попытках его изменить экономисты особо не преуспели. Имея богатый опыт и академической работы, и участия в подготовке политических решений, Блиндер размышляет о том, почему политические решения нередко расходятся с советами экономистов и что экономисты могли бы изменить в себе, а не в политиках, чтобы оказывать большее влияние на решения последних.

Фундаментальное отличие экономистов и политиков – в том, как они думают. Казалось бы, логика есть логика, расчеты есть расчеты. Но нет: есть еще политическая логика и политические расчеты. Представьте себе политику, предлагает Блиндер, которая генерирует по $1 млн для 10 человек и обходится 10 млн человек в $2 с каждого – то есть приводит к $10 млн прибыли и $20 млн убытков. Получается вывод, что это, вероятно, плохая политика, раз она ведет к потере благосостояния. Однако если применить политический расчет, то может оказаться, что 10 выигрывающих такую политику активно поддерживают, в то время как 10 млн остальных могут даже не замечать своих двухдолларовых потерь. Если экономисты, занимающиеся политикой, пытаются максимизировать общественное благосостояние, то политикам важна максимизация шансов на избрание и переизбрание. Если главной заботой экономистов является эффективность экономики, то политиков больше заботит не эффективность, а предполагаемая справедливость. Экономистам важнее содержание – «то, что хорошо», а политикам – «то, что хорошо звучит»: и это часто не одно и то же.

Еще одна причина, по которой экономисты терпят неудачу на политическом ринге, в том, что они в своих концепциях сосредотачиваются почти исключительно на равновесных состояниях – тогда как в действительности люди практически всю свою жизнь живут в состоянии перехода. Поэтому экономистам стоило бы прекратить пренебрежительно говорить об «издержках перехода», то есть о цене в виде вероятной потери рабочих мест, доходов и благосостояния, которую люди платят, когда экономика переходит из состояния равновесия при политике А в состояние равновесия при политике Б, и уделять больше внимания тому, что происходит с людьми в периоды таких переходов, советует Блиндер. «Я думаю об экономической политике реального мира как о цирке с четырьмя аренами: содержание, политическая конъюнктура, месседж и процесс», – пишет Блиндер. Экономисты часто ограничиваются первой ареной – сутью: что представляет собой та или иная политика и каковы ее последствия. Чтобы возможности улучшения экономической политики воплотились в реальность, экономисты должны научиться понимать некоторые обычаи «другой цивилизации» и выходить за пределы единственной комфортной для них арены, советует Блиндер.