Пик сырьевых цен, новая экономика для экономистов и цена текучести кадров
Почему цены на сырьевые товары, вероятно, прошли пик и продолжат снижаться, объясняет Джеффри Фрэнкель, профессор Гарварда и бывший член Совета экономических консультантов при президенте США в администрации Билла Клинтона. Произошедший за последние два года скачок цен на нефть, другие виды ископаемого топлива и сельхозтовары было трудно не заметить: мировые индексы цен на сырье с апреля 2020 г. по март 2022 г. почти утроились. Менее заметно, считает Фрэнкель, что за лето цены на многие из сырьевых товаров несколько снизились. Например, цена нефти сорта Brent, взлетев с $20 за баррель в апреле 2020 г. до $122 в марте 2022 г., с июня по август снизилась до $100; цены на бензин в США также снизились на 20% с июня. CRB Commodity Index (цены фьючерсов на сырьевые товары) с пика в начале июня снизился к 26 августа почти на 10%. Есть две макроэкономические причины полагать, что цены на большинство сырьевых товаров будут снижаться и дальше, перечисляет Фрэнкель: одна из них очевидная, другая менее известная.
Очевидная причина – это экономическая активность: динамика ВВП является одним из важных факторов, определяющих спрос и, соответственно, цены на сырье. Второй фактор, менее очевидный, – реальная процентная ставка. На данный момент прогнозы роста мировой экономики (замедление) и процентных ставок (повышение) предполагают, что цены на сырье продолжат снижаться. Влияние ставок обусловлено не только тем, что они повышают вероятность торможения ВВП. Между ставками и ценами на сырье есть взаимосвязь, простое объяснение которой заключается в том, что ставка является «стоимостью хранения» запасов: ее рост снижает спрос фирм на хранение запасов и, соответственно, сырьевые цены. Кроме того, повышение ставок побуждает инвесторов переходить от сырьевых активов к казначейским бумагам. А в странах-экспортерах повышение реальной процентной ставки – оно происходит из-за роста номинальных ставок при снижении инфляции – может вызвать укрепление национальной валюты, что ведет к снижению цены экспортируемого товара в национальной валюте. За исключением газа, цена на который в Европе продолжит расти, поскольку континенту предстоит научиться зимовать без российских поставок, рост номинальных ставок в мире предполагает снижение реальных цен на большинство сырьевых товаров, заключает Фрэнкель.
Растущий геополитический и экономический раскол между Западом и Востоком должен вызвать смену парадигмы в экономическом мышлении, считает Рабах Арезки, бывший главный экономист и вице-президент Африканского банка развития. Экономисты долгое время рассматривали национальную безопасность как отдельную область, практически не имеющую отношения к экономическому анализу, и это было оправданно: глобальная экономика процветала в условиях относительной стабильности эпохи, длившейся со времен после Второй мировой войны. Однако начавшаяся поляризация может раздробить мировую экономику по многим направлениям, от торговых потоков и цепочек поставок до финансовых рынков и платежных систем. Несовпадения между приоритетами экономической эффективности и национальной безопасности огромны, и выбор в пользу второй снизит эффективность, подстегнет уровни инфляции и ухудшит положение сотен миллионов людей – а экономистам в эпоху разворота глобализации придется переосмыслить подходы к таким темам, как сравнительные преимущества, интеграция рынков и способы содействия конвергенции.
Новые реалии уже тестируют имеющиеся у экономистов инструменты на адекватность в этих новых реалиях. Существующие модели, очень хорошо прогнозировавшие инфляцию с начала 1980-х, не в состоянии объяснить ее текущий всплеск, констатировала Гита Гопинат, первый заместитель управляющего директора МВФ, на прошедшем в конце минувшей недели ежегодном симпозиуме центробанкиров в Джексон-Хоуле. В частности, многократно доказанная «плоская» кривая Филлипса (снижение взаимосвязи между инфляцией и безработицей) больше «не работает» и привела к недооценке инфляции в прогнозах, признала Гопинат. Хотя пандемия и военный конфликт являются редкими событиями, они подвергли стресс-тестированию сами основы монетарной политики, заключила она.
Все основные предпосылки прежних моделей – от надежности дешевого капитала и глобальной торговли до свободных трансграничных потоков товаров и рабочей силы – поставлены под сомнение: проблема инфляции не должна отвлекать от более серьезных проблем, связанных с «балканизацией» мировой экономики, резюмирует итоги встречи в Джексон-Хоуле, посвященной постпандемической монетарной политике, экономист Дамбиса Мойо. Тенденции деглобализации и поляризации мира на Восток (Китай) и Запад (США) означают, что предлагаемые глобализацией стратегии «выигрыш-выигрыш» больше могут быть не доступны и сменятся на стратегии с нулевой суммой (где выигрыш одного означает проигрыш другого). Для всех будет больше пользы, если лица, принимающие решения в экономической и монетарной политике, сосредоточатся не только на инфляции, но и на том, как будет выглядеть инвестиционный ландшафт и распределение капитала в деглобализирующейся и «дефинансиализирующейся» экономике, считает Мойо.
Текучесть кадров напрямую связана с качеством и надежностью продукции: стоимость такой связи впервые подсчитана в новом исследовании, о котором рассказывает веб-журнал Уортонской школы Пенсильванского университета. Исследователи сопоставили данные о добровольных увольнениях персонала одного из крупнейших китайских производителей смартфонов с данными о поломках около 50 млн этих смартфонов у пользователей за четыре года. Идентификатор устройства, потребовавшего ремонта или замены, позволял установить точную дату и место его сборки, включая состав рабочей смены. Оказалось, что каждый 1 п.п. роста недельной текучести кадров повышает долю производственного брака на 0,74%. Самая большая текучесть приходилась на недели после выплаты зарплат – в такие периоды брак возрастал на 10%. В остальные недели на сборочных линиях всплески текучести приводили к возрастанию доли бракованной продукции в среднем на 2–3%. Связанные с заменой и ремонтом устройств расходы составляли сотни миллионов долларов, и у руководителей компании-производителя, гордящейся своей репутацией и тщательным тестированием продукции, результаты исследования вызвали две реакции, рассказывает его соавтор Кен Мун из Уортонской школы. Во-первых, они осознали, что между текучестью и качеством существует очевидная связь, а во-вторых, «сразу же стали прокручивать цифры в голове».
При высокой текучести можно быстро заменять выбывающих работников новыми, но команда – это больше, чем сумма ее частей: работники сборочных линий даже не особо контактировали друг с другом, однако их работа влияла на работу других. Исходя из данных исследования, замена уволившегося опытного сотрудника новым с точно таким же уровнем квалификации все равно оказывалась разрушительной, поскольку ушедший обладал некоторыми знаниями, которым не так легко найти замену, говорит Мун. Это то, что называется специфическим человеческим капиталом – знаниями и навыками, которые повышают продуктивность работника на конкретном рабочем месте, но утрачиваются при переходе на другое; новый сотрудник компании, соответственно, таким капиталом еще не обладает. Поэтому цена высокой текучести выше, чем просто сумма расходов на наем и обучение. В начале XX века изобретение Генри Фордом конвейера сократило время сборки автомобиля с 12 часов до 93 минут, однако автоматизированный труд стал очень монотонным – и Форд начал платить рабочим огромные по тем временам $5 в день (сегодняшний эквивалент – около $148) для того, чтобы они оставались на заводе: «Похоже, [100 лет назад] Форд уже знал то, что мы обнаружили в нашем исследовании», – заключает Мун.
Чем экономисты академического мира отличаются от экономистов мира политики, размышляет Тимоти Тейлор, управляющий редактор Journal of Economic Perspectives. Ключевые различия, считает он, наглядно демонстрирует табличка, которую составила Рейчел Гленнерстер, профессор экономики Чикагского университета, работавшая как в академической сфере, так и в политической (она была экономическим советником минфина Великобритании, главным экономистом британского министерства международного развития; кроме того, в 1990-х – начале 2000-х работала в МВФ).
И политика, и научная работа сложны в интеллектуальном плане, но совершенно по-разному, пишет Гленнерстер. Например, исследователь свободен в выборе того, над чем и как работать, и ищет проблему, на которую может дать лучший ответ, а научную статью можно писать годами. Экономист в политике должен найти лучший ответ на проблемы, которые перед ним поставят, и нередко в очень короткие сроки. «Однажды мне пришлось за 12 часов оценить влияние войны в Косово, продолжавшейся затем еще три месяца, на платежный баланс соседнего государства», – вспоминает Гленнерстер. В академическом мире вознаграждаются открытия – в мире политики важнее правильные решения, а не новаторские, поскольку политические решения могут повлиять на миллионы жизней.
В академических кругах спорят о направлении эффекта и редко когда о масштабе, в политике все ровно наоборот. Например, в то время как ученые дискутируют, могут ли госзаймы повлиять на ВВП, экономисты-политики спорят о том, должна ли конкретная страна иметь дефицит в 3% ВВП или же в 4%. Академические экономисты, как правило, специализируются на какой-то одной теме. В политике нужно уметь использовать базовый экономический инструментарий в применении к любой проблеме. Наконец, в науке надо убедить других экономистов, а в политике – неэкономистов, при этом учесть существующие политические ограничения и представить решение в политически приемлемом виде. В самом начале работы в британском минфине, рассказывает Гленнерстер, ей и группе других экономистов указали, что их задача – «внушить здравый смысл премьер-министру, но незаметно для премьер-министра». В этом и есть суть различий, резюмирует она.
