Приоритеты ФРС, феодальное наследие капитализма и подарки для улучшения мира

ФРС теперь придает более низкое значение поддержанию ценовой стабильности и сосредоточена на цели по максимальной занятости, обеспокоены заявлением FOMC (Комитет по открытым рынкам ФРС, определяющий денежно-кредитную политику США) экономисты Стивен Чекетти и Кермит Шонхольц. ФРС имеет двойной мандат – на поддержание ценовой стабильности и максимальной занятости (в отличие, например, от ЕЦБ, для которого ценовая стабильность – приоритетная цель). Но если еще в ноябрьском заявлении FOMC в фокусе были обе цели, то заявление по итогам заседания 15 декабря, на котором, как и в ноябре, текущий уровень ставок оставлен без изменений (0–0,25%), исключает упоминание о стабильности цен: раньше условием повышения ставок считалось достижение рынком труда уровня максимальной занятости, а инфляцией – достижение и превышение 2% в течение некоторого времени; а исходя из декабрьского заявления – только достижение максимальной занятости. Это притом, что усеченный медианный ИПЦ (статистический показатель трендовой инфляции) на максимуме за последние 30 лет и более чем вдвое выше таргета, а безработица упала на 1 п.п. за последние три месяца и выше медианной долгосрочной оценки в 4% лишь на 0,2 п.п., что скорее можно счесть статпогрешностью, особенно учитывая сложность расчета самой долгосрочной оценки.

Это изменение риторики – значительный сдвиг, который сложно согласовать с какой-либо стратегией таргетирования инфляции и со сбалансированным двойным мандатом, пишут Чекетти и Шонхольц. Ясность в реагировании центрального банка на инфляцию помогает сделать инфляционные шоки временными: согласно любому мандату, обеспечение стабильности цен требует, чтобы домохозяйства и предприятия ожидали противодействия со стороны центробанка устойчиво высокой инфляции, даже если это означает временное сокращение занятости. На протяжении 30 лет ФРС была готова принять риск этого сокращения, если того требовало поддержание инфляции на низком уровне. Если же центробанк ставит занятость выше стабильности цен, то почему ему должны поверить, что он рискнет занятостью ради борьбы с ускорившейся инфляцией, рассуждают экономисты. Возможно, инфляция вскоре снизится сама по себе, как предполагают прогнозы FOMC, но более вероятно, что инфляция вскоре станет проверкой FOMC на решимость и на способность восстановить ценовую стабильность без серьезных экономических потрясений, считают экономисты: «Чем больше FOMC колеблется, тем более резким и разрушительным может стать изменение политики».

FOMC с опозданием осознает инфляционные последствия активного восстановления после рецессии 2020 г. в сочетании с ограничениями предложения, связанными с пандемией, и продолжает прогнозировать крайне низкие по историческим меркам ставки, пишет в блоге Института Петерсона Джозеф Ганьон, бывший экономист Совета управляющих ФРС и минфина США. Например, средний прогноз ставки на конец 2024 г. составляет всего 2,1% при таком же прогнозе инфляции к этому времени, то есть FOMC прогнозирует нулевую реальную ставку в течение года, в котором ожидает продолжения устойчивого роста экономики и очень низкой безработицы. Вероятно, что либо ставки в среднесрочном периоде должны стать выше инфляции, чтобы удержать ее возле цели в 2%, либо в качестве альтернативы ФРС повысит свою цель по инфляции до 3%, не исключает Ганьон.

Противопоставление государства и рынка вводит в заблуждение и препятствует пониманию и решению сегодняшних политических проблем, пишет Луиджи Зингалес, профессор финансов Чикагского университета и соавтор бестселлера «Спасение капитализма от капиталистов». На фоне глобальных проблем, связанных с пандемией и изменением климата, все чаще говорят об усилении государства и росте государственного вмешательства как об ослаблении рыночной свободы. Это противопоставление возникло в XIX веке, когда феодальные правила были основным препятствием на пути создания конкурентных рынков, но в XXI веке такая дихотомия – ложная, считает Зингалес. Государственное вмешательство может способствовать развитию рынков: например, возможность переноса абонентом своего номера мобильного телефона, реализованная в большинстве развитых стран, стимулировала конкуренцию между операторами сотовой связи; а проект Operation Warp Speed ускорил разработку вакцины против ковида и способствовал усилению конкуренции между производителями вакцин. Но в то время как одни правила усиливают конкурентные рынки, другие их ослабляют, а во многих случаях государственное вмешательство отражает влияние интересов узких групп. Разрыв, таким образом, проходит не по линии «государство – рынок», а по линии правил, способствующих конкуренции, и правил, ей препятствующих.

Сейчас битва идет не между «больше государства» и «больше рынка» – а за то, чтобы рыночная власть не мешала государству выполнять те функции, которое оно выполняет лучше всего, а государство не мешало рынкам делать то, что они делают лучше него. Например, государство имеет сравнительное преимущество в преодолении негативных внешних эффектов, таких как загрязнение воздуха и воды, но корпоративное лобби существенно ограничивает правительства в повышении налогов и усилении регулирования для устранения таких эффектов. Рынки лучше, чем государственная бюрократия, распределяют капитал, однако правительства и местные власти продолжают устанавливать правила, кого финансировать: к примеру, штат Арканзас требует от местных пенсионных фондов инвестировать до 10% портфелей в проекты Арканзаса.

Нарратив «государство vs. рынок» продолжает жить, потому что приносит пользу корыстным интересам: например, цифровые монополии могут использовать его, чтобы представить себя борцами за личные свободы, – хотя сосредоточение в руках нескольких техногигантов непропорционально большой власти способствует не свободе, а ее угнетению. Сторонники «свободных рынков» могут использовать их для противодействия программам соцобеспечения; а сторонники «усиления государства» могут использовать его для коррупции и раздачи субсидий корпорациям. Но антагонизм между государством и рынком – это своего рода образ, и чем раньше мы избавимся от этой постфеодальной реликвии, тем скорее сможем использовать государства и рынки для решения реальных проблем сегодняшнего дня, заключает Зингалес.

В Финляндии практически не осталось бездомных: опыт этой страны показывает, чего можно достичь при наличии национальной стратегии и политической воли, рассказывает блог ОЭСР историю успеха по искоренению бездомности. За три десятилетия число бездомных в Финляндии снизилось с порядка 17000 человек, или 0,3% населения, в 1989 г. до около 4000, или 0,08% населения, в 2020 г. Это притом, что в Финляндии понятие бездомности трактуется довольно широко и в официальную статистику бездомных попадают, например, те, кто временно живет у родственников или друзей. Хотя среднего по ОЭСР показателя нет, данные по Финляндии можно сопоставить с показателями стран, так же расширенно трактующих бездомность: например, в Швеции к бездомным относятся 0,33% населения, в Нидерландах – 0,23%.

Успех Финляндии – результат не удачи и не быстрых решений, а продуманной и обеспеченной ресурсами стратегии, нацеленной на предоставление людям постоянного, а не временного жилья. Она включала в себя оплату аренды, преобразование приютов в жилые дома с отдельными квартирами, строительство новых квартир государственным агентством – эта мера была ключевой, так как только лишь финансирование арендной платы может привести к ее росту и тем самым к росту госрасходов. При выявлении потребности в жилье оно предоставлялось немедленно, чтобы обеспечить основу для занятости или избежать ловушек, которые могут возникнуть, например, когда назначение пособий требует наличия адреса. Обеспечивая интеграцию бездомных в общество, подобные «авансовые инвестиции» окупаются за счет того, что в последующем приводят к сокращению расходов на социальную помощь. Интеграция программ жилищного строительства и социальной помощи и политическая преемственность в решении задачи постепенно позволили Финляндии добиться максимальной отдачи от инвестиций в искоренение бездомности, в том числе сделав систему более устойчивой к кризису COVID-19, обострившему проблему бездомности для правительств во многих странах.

Для тех, кто хочет совместить новогодний подарок для родных и друзей с противодействием глобальному потеплению, есть несколько идей, перечисляет блог Всемирного экономического форума (ВЭФ) список подарков, «меняющих мир к лучшему». Многие перед Новым годом озадачены тем, что подарить, и довольно часто и деньги, и время на выбор тратятся напрасно, поскольку оказывается, что получателю такой подарок не нужен. Вместо того чтобы дарить одежду, косметику и предметы домашнего обихода (топ-3 категорий подарков, самых не любимых получателями, согласно одному из исследований), можно сделать подарок, поддерживающий цели устойчивого развития ООН, советует ВЭФ.

Среди идей для подобных подарков – сертификат на посадку деревьев в Африке или покупка кусочка коралла – но не для украшения, а в виде пожертвования на восстановление коралловых рифов для защиты океана. Или можно приобрести экологически чистые водоросли, или бумажник, сделанный из растений, но похожий на кожаный, или помочь в восстановлении водосборных бассейнов в Нигере, пострадавших от глобального потепления. Все идеи собраны краудфандинговой платформой UpLink Всемирного экономического форума, созданной для масштабирования инноваций, способствующих достижению целей устойчивого развития. Подобные подарки позволяют сделать что-то хорошее и для себя, и для получателя подарка, и для планеты, советует ВЭФ.