Сила слов ФРС, особенности карантина развивающихся экономик и успехи китайской промышленной политики
ФРС удалось стабилизировать ситуацию на рынках в первую очередь своими заявлениями о готовности оказать поддержку, а сами антикризисные программы были задействованы минимально, указывают в своем блоге Стивен Чекетти и Кермит Шонхольц, авторы одного из классических учебников по финансам. Баланс ФРС действительно существенно разросся: с начала марта он увеличился на $2,8 трлн и сейчас составляет около $7 трлн, но основная часть прироста пришлась на казначейские облигации и ипотечные ценные бумаги (MBS), которые также защищены государственными гарантиями. При этом совокупный объем рискованного нефинансового долга, который собирался скупать Федрезерв, на балансе ФРС оказался «крохотным», пишут Чекетти и Шонхольц: $39 млрд на 1 июля, или 1,4% от прироста баланса с начала марта.
Потенциал антикризисных мер в арсенале ФРС остается огромным: только по четырем программам, для которых установлен предельный объем, Федрезерв может направить на поддержку рынков свыше $2 трлн, притом что пока задействовал лишь $12 млрд. Еще три антикризисные программы вообще не имеют предельного объема. Именно благодаря информации о таком наборе антикризисных мер заявления ФРС сами по себе стали действенным антикризисным инструментом, объясняют авторы: объявления о готовности покупать корпоративные и муниципальные облигации оказалось достаточно, чтобы стабилизировать рынки, пережившие острый шок.
Наглядный пример – программа кредитования первичных дилеров (Primary Dealer Credit Facility, PDCF). С конца февраля на рынке корпоративных облигаций резко сократились объемы выпусков, но как только 17 марта ФРС объявила о запуске PDCF, рынок корпоративного долга ожил, а еженедельные объемы размещений оказались даже выше средних значений для соответствующего периода за 2015–2019 гг. При этом ФРС в рамках этой программы потратила лишь $2,5 млрд, пишут Чекетти и Шонхольц.
Обратная сторона этой ситуации – проблема риска недобросовестного поведения (moral hazard): если рынок и дальше будет уверен, что ФРС обязательно придет на помощь, то риски будут хронически недооценены, а инвесторы будут настойчиво ждать вмешательства ФРС в случае куда менее значимых шоков. Пока выигрыши от стабилизации на рынках перевешивают потенциальные издержки морального риска, но уже достаточно поводов для беспокойства: инвесторы могли начать воспринимать ФРС как гаранта цен на рыночные активы – в конце июня показатель CAPE (соотношение капитализации и прибыли, скорректированной на инфляцию) для компаний S&P 500 приблизился к 30 при многолетнем среднем уровне в 17.
Активная промышленная политика Китая часто воспринимается в США и в Европе как угроза, но у таких представлений нет экономических обоснований, пишет знаменитый экономист Дэни Родрик в колонке для Project Syndicate. Классический аргумент в пользу промышленной политики – это возникновение позитивных внешних эффектов в смежных областях (экстерналий): повышение уровня образования и квалификации, развитие технологий и другие общественные выгоды, благодаря которым вмешательство государства становится обоснованным. Противники промышленной политики указывают, что государства не способны эффективно отбирать отрасли и предприятия, которые достойны поддержки, а издержки от этих плохих решений в конечном счете несут налогоплательщики.
Таким образом, если предположить, что промышленная политика Китая была неэффективной, то потери несет сама китайская экономика. Если же она была успешна и экономика страны выиграла, то опять же неясно, почему это должно возмущать кого-то в других странах, тем более что позитивные внешние эффекты зачастую становятся глобальными, рассуждает Родрик: так, субсидии китайским производителям солнечных батарей и турбин для ветряных электростанций сделали возобновляемую энергию значительно более доступной для всего мира.
Еще один глобальный успех китайской промышленной политики стал очевиден во время пандемии, указывает Родрик: именно китайские поставщики помогли быстро справиться с дефицитом средств индивидуальной защиты в странах Запада, где около половины этого рынка сейчас занимает именно китайская продукция. Развитие производства медицинских товаров было частью знаменитой программы «Сделано в Китае – 2025»: правительство страны выделяло компаниям отрасли земельные участки на льготных условиях, субсидировало кредиты, поручало госкомпаниям производить необходимые комплектующие и материалы и обеспечило спрос, обязав медицинские учреждения закупать только китайские медицинские товары.
Промышленная политика может приводить к тому, что компании начинают злоупотреблять своим положением на рынке, в первую очередь задирая цены, но претензии к китайским производителям обычно прямо противоположны. Активная промышленная политика находит все больше сторонников и в США, и в Европе, но часто стимулом для ее запуска называют китайскую промышленную экспансию – это ошибочно, считает Родрик: целью такой политики должно быть не противостояние Китаю, а рост производительности и инклюзивный рост собственной экономики.
Всеобщий карантин неэффективен в развивающихся странах, но от изолирования только пожилых они выиграют больше, чем развитые страны, заключили экономисты Калифорнийского университета в Сан-Диего на основе моделирования разных ограничений и их экономических последствий – о своем исследовании они рассказывают в блоге Школы имени Бута при Чикагском университете ProMarket. У развивающихся стран, несмотря на специфику каждой из экономик, есть общие особенности, которые отличают их от развитых и которые стали особенно важны с началом пандемии, постепенно переходящей в эту часть мира. Во-первых, у них слабые системы здравоохранения. Во-вторых, у них недостаточно средств и правительства не смогут запускать масштабные антикризисные программы. В-третьих, в развивающихся экономиках очень велика доля неформального сектора. Эти три фактора делают жесткий всеобщий карантин менее реалистичной и менее эффективной мерой и в целом затрудняют борьбу с пандемией.
Есть и одна общая особенность, которая может оказаться на руку развивающимся странам: у них очень молодое население. Например, в Нигерии 31% населения моложе 10 лет, а еще 23% – в возрасте 10–19 лет, в возрасте 80 лет и старше – лишь 0,2% населения. Опыт стран, переживших пандемию, показал, что вирус менее активно распространяется среди детей и молодых людей и намного менее опасен для них: смертность в этой категории очень невелика, хотя заразившиеся все равно могут столкнуться с долгосрочными негативными последствиями для своего здоровья.
Если развивающиеся экономики вообще не будут вводить никаких карантинных ограничений, это, согласно расчетам авторов, приведет к сокращению ВВП на 1,1% при смертности в 0,41% – это примерно втрое ниже, чем в развитых странах, и причина именно в большой доле молодого населения. Жесткий локдаун западного образца приведет к сокращению ВВП на 4% при смертности 0,38%: поскольку основная часть населения занята в неформальном секторе, карантин вряд ли будет соблюдаться, но лишь повлечет потери в производительности. Карантин только для пожилых при такой же смертности приведет к сокращению ВВП на 1,5%, более чем вдвое меньше, чем при общем локдауне. Для сравнения: развитые страны при возрастном карантине теряют 4,8% ВВП при смертности 0,94%.
При ограниченных фискальных возможностях развивающихся стран они смогут адресно помогать только пожилым, численность которых в их странах невелика, и таким образом эффективно стимулировать их соблюдать карантин. Именно такую модель карантина для пожилых применила Турция и сейчас вводит Колумбия.
Чтобы здоровье людей улучшалось, нужно не наращивать расходы на медицину, а бороться с факторами, из-за которых страдает здоровье: управляющий редактор Journal of Economic Perspectives обращает внимание на статью Дональда Бервика, почетного президента Института развития здравоохранения США, в прошлом главы Центров координации программ Medicare и Medicaid в администрации Барака Обамы. Больницы и поликлиники «чинят» тот урон, который наносят здоровью людей так называемые социальные детерминанты здоровья: это условия, в которых люди рождаются и растут, образование, работа, условия старения, качество инфраструктуры (от общественного транспорта до электричества и безопасности) и социальная поддержка, обеспечивающая экономическую безопасность. Влияние этих факторов несопоставимо велико в сравнении с возможностями системы здравоохранения устранить его последствия, пишет Бервик.
Но повсеместно расходы по-прежнему направляются непосредственно на систему здравоохранения, а не на то, чтобы преодолеть неравенство жизненных шансов. Один из самых наглядных примеров – сравнение ожидаемой продолжительности жизни в богатых и бедных районах. Например, разница по этому показателю между Манхэттеном и Бронксом – около 10 лет, между центром и окраинами Чикаго – порядка 16 лет. Совокупные расходы на здравоохранение в США приближаются к 20% ВВП, но здоровье населения не улучшается такими темпами, которые позволили бы считать все эти траты обоснованными. А реальное здоровье остается недоинвестированным, считает Бервик: нужно исправлять социальные детерминанты, но для этого необходимо сократить расходы на медицину, чтобы перенаправить их на другие статьи, или же повысить налоги – ни то ни другое не реалистично по политическим причинам.
