Здоровье как инвестиция, трансформация Евросоюза и экономика маяков
Финансирование здравоохранения – это не просто статья расходов, а инвестиции, которые позволят ускорить экономический рост, напоминают аналитики McKinsey: они рассказывают в блоге Института Брукингса Future Development о своем новом исследовании, посвященном экономическим эффектам улучшения качества здравоохранения. Пандемия наглядно показала, как важно здоровье населения с точки зрения экономического развития, но еще до COVID-19 проблемы со здоровьем были значимым тормозом для экономического роста, пишут авторы. По их оценкам, мир теряет около 15% ВВП ежегодно из-за преждевременных смертей и пониженной производительности, вызванных слабым здоровьем.
McKinsey проанализировала почти 200 стран, чтобы рассчитать, как борьба с болезнями, наиболее распространенными в каждом из государств, позволит в ближайшие 20 лет ускорить экономический рост и каких расходов это потребует. Эффект наиболее выражен в развивающихся странах, которые по уровню здравоохранения и состоянию здоровья населения по-прежнему существенно отстают от развитых.
Каждый дополнительный $1, вложенный в здравоохранение, будет иметь мультипликативный эффект: дополнительные $4 к ВВП в развивающихся странах с доходом ниже среднего и $2 – в развивающихся странах с доходом выше среднего в следующие 20 лет. Более здоровые дети получат больше отдачи от образования и смогут эффективнее его применить, более здоровые взрослые будут формировать более производительную рабочую силу. В целом повышение расходов на здравоохранение во всем мире позволит увеличить темпы роста глобального ВВП в среднем на 0,4 п.п. в год в 2020–2040 гг.
Чтобы приступить к решению этих задач, здравоохранение должно стать частью экономической политики и не должно больше восприниматься как статья расходов, пишут авторы: это инвестиция с хорошим возвратом на вложенные средства. При этом необходим комплексный подход к здравоохранению: речь должна идти не только о медицине как таковой, но и о качестве окружающей среды и инфраструктуры в целом, безопасности и здоровом питании.
Новые облигации Евросоюза – это существенная институциональная трансформация его основ, но она лишь откладывает решение проблем в долгий ящик, пишет Альберто Мингарди, научный сотрудник Института Катона и соавтор блога EconLog. 21 июля, после пятидневных переговоров, главы стран ЕС согласовали пакет восстановительных мер общей стоимостью 1,8 трлн евро, 750 млрд из которых Евросоюз в 2021–2024 гг. привлечет с рынка за счет облигаций общеевропейского Фонда восстановления. Это станет первым масштабным размещением единых европейских суверенных облигаций. Привлеченные средства пойдут на льготные кредиты и гранты европейским странам и бизнесу. Крупнейшими получателями могут стать Италия и Испания, наиболее сильно пострадавшие от пандемии и испытывавшие экономические проблемы еще до ее начала.
По сути, это означает, что ряд стран получат средства дешевле, чем могли бы самостоятельно привлечь на рынке, – благодаря тому, что другие страны держали свои финансы в порядке, этим теперь воспользуются менее «экономные» члены ЕС. Пока эта мера обсуждалась, страны ЕС, которые принято считать более фискально дисциплинированными, настаивали на том, что выделение помощи должно сопровождаться жесткими условиями, чтобы такие страны, как Италия или Испания, не направили их на неэффективные расходы, напоминает Мингарди. Но весьма вероятно, что помощь будет потрачена впустую, считает он: жесткие условия выделения средств так и не были согласованы, и выпуск единых европейских облигаций означает, что Евросоюз продолжает двигаться к «трансферному союзу» – то есть такому объединению стран, где действует наднациональная фискальная политика, перераспределяющая средства от более богатых государств к более бедным.
Мера подается как временная и связанная лишь с последствиями пандемии, но она может иметь длительные негативные последствия для экономического роста. И Италия знает это из собственного опыта, напоминает Мингарди: южные регионы страны годами получают финансовую поддержку за счет более богатого севера, но это не способствовало экономическому развитию юга. Для этого нужны структурные реформы, а денежные вливания лишь откладывают проблему в долгий ящик, и теперь это может произойти уже в масштабах всего Евросоюза, а не отдельно взятой страны.
Топ-менеджеры должны отвечать за финансовый результат, а не за социально-экономическое развитие: Грегори Мэнкью, профессор Гарварда и автор одного из классических учебников по экономике, рассуждает о давнем вопросе – какие задачи должны стоять перед менеджментом и как они могут изменить и сам бизнес, и социально-экономическую политику в целом. Стандартное определение, которое можно найти в любом базовом учебнике, предполагает, что главная цель фирмы – максимизация прибыли. Но этот подход все чаще называют слишком узким, и теперь к такой риторике присоединился и потенциальный кандидат в президенты США от Демократической партии Джо Байден, который заявил, что бизнес должен нести ответственность не только перед своими акционерами, но и перед своими сотрудниками, местными сообществами и страной в целом. Это означает, что вопрос о целях топ-менеджмента может стать значимым при определении экономической политики страны, считает Мэнкью.
Такой взгляд представляется благородным и во многом естественным, но в нем куда больше проблем, чем может показаться, предупреждает он. Например, принимая решение о закрытии одного завода и переносе производства в другой регион, топ-менеджер, согласно классическим представлениям, должен руководствоваться исключительно финансовыми последствиями этого шага. Но если трактовать его ответственность шире, то перед ним встанет масса сложных вопросов: что будет с работниками закрытого завода и их регионом, какими будут выигрыши сотрудников нового производства и их местного сообщества, какими будут экологические последствия и многие-многие другие.
У большинства глав компаний нет компетенций, чтобы решать такие комплексные вопросы. Но главное, что у них нет четких стимулов: прибыль и стоимость компании – легко измеряемые показатели, к которым можно привязать вознаграждение топ-менеджмента или прописать в их контрактах, но непонятно, как измерить социально-экономические результаты их деятельности и, как следствие, как устанавливать показатели эффективности управляющих.
Наконец, из базового курса экономики известно, что экономические агенты действуют в интересах собственной выгоды, а рыночные силы позволяют сбалансировать последствия их действий и достичь оптимального результата для общества в целом, напоминает Мэнкью. Конкурентные рынки способствуют увеличению экономического пирога – то есть росту всеобщего благосостояния.
Разумеется, в реальном мире так происходит само по себе далеко не всегда, продолжает он. Во-первых, правительства должны обеспечивать права собственности и всеобщее равенство перед законом. Во-вторых, государства обязаны гарантировать равный доступ к растущему экономическому пирогу – то есть за счет социальной политики обеспечить всем слоям общества выигрыши от экономического развития. В-третьих, рыночные силы не всегда приводят к позитивным результатам для общества, и задача государства – устранять подобные провалы рынка. Заботиться о благосостоянии общества должны именно избранные политические лидеры, а не главы компаний, заключает Мэнкью.
«Экономика маяков» наглядно демонстрирует, какую роль государство должно играть в технологическом развитии, пишет Тимоти Тейлор, управляющий редактор Journal of Economic Perspectives и автор блога Conversable Economist. Маяки – один из классических примеров в экономических исследованиях. Изначально их приводили в пример, когда речь шла о неизбежном вмешательстве государства при производстве общественного блага. Владельцу маяка сложно брать плату с судов, которые пользуются его услугами, поэтому строительство и обслуживание маяков – задача государства, писал классик экономики Джон Стюарт Милль в книге 1848 г. «Принципы политической экономии». Этот пример использовался экономистами долгие годы, он упоминается и в одном из самых популярных учебников по экономике – учебнике Пола Самуэльсона, вышедшем в 1948 г. и с тех пор переиздававшемся 19 раз, последний – в 2009 г.
Но экономист Рональд Коуз кардинально изменил представление экономистов о маяках. Он указал, что в Великобритании XVII–XVIII вв. существовали маяки, которые строили и обслуживали частные компании. Они получали разрешение короля и собирали средства с кораблей, заходящих в порт той гавани, которую освещал их маяк. Таким образом, роль государства сводится к обеспечению прав собственности, заключал Коуз.
И лишь недавно экономисты обратили внимание на еще один фактор – технологические изменения. Маяки XVII–XVIII вв. использовали свечи или уголь, что позволяло освещать пространство в пределах 8 км, поэтому они и могли без труда брать плату с кораблей, так как речь могла идти только о судах, идущих в ближайший порт. Но в начале XIX в. была изобретена линза Френеля, которая позволила освещать акваторию вплоть до линии горизонта. С одной стороны, это повышало качество услуг компании, владеющей маяком, но в то же время делало сбор средств со всех ее пользователей невозможным – как и указывал Милль. К тому же новое оборудование было куда более дорогим, и частные операторы уже не могли позволить себе такие инвестиции.
Именно на этом этапе маяками занялись государства, которые были заинтересованы в безопасном судоходстве и были готовы нести такие расходы. Первой такой подход применила Франция, затем опыт переняли и в США, опередив Великобританию: к 1859 г. в США было вдвое больше маяков, чем в Великобритании, и почти все они были оборудованы линзами Френеля. Таким образом, история маяков показывает, что в небольших проектах, использующих устоявшиеся технологии, эффективным будет частный сектор или государственно-частное партнерство. Но для развития новых технологий национальной инфраструктуры, пользование которой сложно обеспечить на платной основе, нужно куда более активное участие государства, заключает Тейлор.
