Экономика меняется, становясь все более нематериальной – основанной на знаниях и идеях, но общественные институты к этим изменениям оказались не готовы и «застряли» в прошлом. Этот разрыв будет усиливать многие социально-экономические проблемы, если не «починить» институты.
  |   Эконс

Если вам кажется, что с экономикой в XXI веке явно «что-то не так», то, скорее всего, вам не кажется. Конец прошлого века был полон оптимизма – казалось, что развитие технологий и новых подходов к ведению бизнеса вот-вот приведет экономику к новому витку на пути процветания. С тех пор мир в целом действительно стал богаче. Но ощущение «что-то не так» – это ощущение разочарования в том, что он оказался не совсем таким или совсем не таким, как представлялось.

Стагнация, возросший разрыв между бедными и богатыми, неэффективная конкуренция, незащищенность от угроз экосистемного уровня вроде пандемии коронавируса – лишь наиболее очевидные проблемы. Дело даже не в них самих – в истории не раз бывали сложные для экономики периоды, – а в том, что подобные проблемы зачастую труднообъяснимы с точки зрения традиционных экономических концепций. А призывы правительств усилить промышленность и вернуться к «производству вещей» лишь укрепляют подозрение, что современная экономика – какая-то ненастоящая и с ней действительно что-то не так.

Однако главная причина этого «что-то не так» – несоответствие современных общественных институтов новому типу экономики, сложившемуся за последние десятилетия, считают авторы книги «Перезапуск будущего» – Джонатан Хаскел, британский экономист и бывший член Комитета по денежно-кредитной политике Банка Англии, и Стиан Уэстлейк из Агентства по исследованиям и инновациям Великобритании (UKRI).

В экономике произошел переход от осязаемого, материального капитала к нематериальному – знаниям, идеям, связям. В такой экономике ключевыми активами становятся программное обеспечение, данные, НИОКР, дизайнерские разработки, брендинг – то есть нематериальные активы. А институты, сложившиеся для развития материальной экономики, измениться не успели. И по-прежнему поддерживают то, что отмирает, одновременно препятствуя развитию нового.

В «Перезапуске будущего» Хаскел и Уэстлейк продолжают свой анализ нематериальной экономики. Если их предыдущая книга, «Капитализм без капитала», скорее, фиксировала сам глобальный сдвиг в сторону «неосязаемого», то в «Перезапуске будущего» сделана еще и попытка очертить контуры институциональных реформ, которые обеспечат при этом сдвиге более справедливую экономику и более высокий экономический рост.

«Эконс» публикует фрагмент из введения к книге «Перезапуск будущего», выпущенной в переводе на русский язык Издательством Института Гайдара. В этом отрывке авторы рассказывают о том, как устаревшие по архитектуре институты становятся все более затратными для экономики и общества.

Великое экономическое разочарование

Когда дела идут из рук вон плохо, редко случается нехватка теорий для объяснения. <…> Объяснения Великого экономического разочарования в основном относятся к двум группам: одни теории винят образ действий, другие – обстоятельства.

В объяснениях, основанных на образе действий, считается, что мы смогли бы избежать наших проблем, если бы раньше действовали лучше. Левые критики утверждают, что нам следовало отказаться от неолиберализма за счет повышения налогов или ужесточения антимонопольного законодательства; правые критики винят упадок духа предпринимательства и оплакивают утраченную культуру «созидания». В обстоятельственных объяснениях важнее фатум. В некоторых из них утверждается, что наши сегодняшние проблемы – всего лишь выход на свет застарелых несовершенств: подходит время платить по счетам капитализма. В других считается, что стагнация есть неизбежное следствие прогресса (возможно, потому что прежние темпы роста зависели от технологического везения – например, от таких поменявших наш мир изобретений, как двигатель внутреннего сгорания, электрификация, телевидение и водопровод, – и нам просто не столь повезло с технологиями, доступными на сегодня).

Некоторые обстоятельственные объяснения пессимистичны: в них считается, что последние два десятилетия – новая норма. Другие более оптимистичны: в них предсказывается улучшение в будущем, по мере того как мы будем находить способы делать новые технологии продуктивными.

Мы скептичны к теориям, которые опираются на предположение, что человечество попросту стало хуже или что нам просто не благоволит провидение или же процесс великого раскрытия технологий. В этой книге предлагается альтернативное объяснение. Мы уверены, что экономика принципиально меняется – от материальной (главным образом) экономики к экономике, основанной на идеях, знаниях и отношениях с потребителями и коммерческими партнерами. К сожалению, институты, от которых экономика зависит, по большей части не успевают меняться. Проблемы, которые мы наблюдаем, – это болезненные симптомы экономики, зажатой между невозвратимым прошлым и тем будущим, достичь которого мы не можем.

Мы зафиксировали переход от (главным образом) материальной экономики к экономике, основанной на идеях, знаниях и отношениях, в нашей книге 2017 года «Капитализм без капитала». Там мы отметили переход к инвестированию в нематериальные активы – такие как программное обеспечение (ПО), данные, НИОКР, дизайнерские разработки, брендинг, профессиональное обучение и бизнес-процессы. Этот переход продолжается более сорока лет. Как мы показываем в этой новой книге, данное изменение само по себе объясняет некоторые особенности Великого экономического разочарования – от роста неравенства общественного признания до хронического разрыва между ведущими и отстающими фирмами.

Когда мы писали «Капитализм без капитала», нам стала известна совершенно неожиданная сторона версии нематериального капитала. По-видимому, примерно в период финансового кризиса [2008 года] долговременный рост нематериальных инвестиций начал замедляться. Это замедление было совершенно неожиданным. В конце концов, ранее нематериальные инвестиции десятилетиями уверенно росли. Нематериальные инвестиции (такие как ПО и НИОКР) и нематериальные выгоды от использования платформ, сетей и сильных брендов становились лишь важнее для предприятий. В то время нематериально насыщенные фирмы укрепляли свое доминирование на мировых фондовых рынках, а на микроуровне спрос на нематериальные инвестиции не показывал признаков сокращения.

Первоначально мы предполагали, что замедление роста нематериальных инвестиций наверняка является временным последствием глобального финансового кризиса. Но по мере роста доступности данных становилось понятно, что это не временное снижение. Сегодня мы живем с ним уже десять лет, и мы уверены, что оно объясняет значительную долю снижения роста производительности в этот период.

Незавершенная революция

Наше утверждение <…> таково, что базовая проблема – это неподходящие институты. В целом экономисты и неспециалисты одинаково согласны с тем, что экономическая деятельность зависит от институтов, которые Дуглас Норт описывал как «изобретенные человеком ограничения, которые структурируют политическое, экономическое и социальное взаимодействие», – или от того, что Арнольд Клинг и Ник Шульц называют «операционной системой» экономики.

Здоровые институты способствуют обмену: торговле, инвестициям и специализации, которые заставляют экономику развиваться. Здоровым институтам приходится решать четыре проблемы обмена: обеспечивать достаточные гарантии (commitment), решать проблемы коллективных действий, снабжать информацией и ограничивать расточительные попытки влияния (influence activities).

Ключевая проблема состоит в том, что, поскольку нематериальный капитал обладает необычными экономическими свойствами, институты должны измениться, чтобы приспособиться к ним. Рассмотрим, например, рост потребности в коллективных действиях: бюджетные институты (public institutions), финансирующие те нематериальные активы, которые не склонен финансировать коммерческий сектор (такие как фундаментальные научные исследования или профессиональная подготовка), становятся более важными для экономической политики. Также рассмотрим рост потребности в информации: рынки капитала и банковская система должны быть в состоянии кредитовать фирмы, активы которых трудно использовать как обеспечение по кредитам.

Одновременно растут расточительные попытки влияния: все больше судебных разбирательств вокруг интеллектуальной собственности, которая предоставляет полный контроль (ownership) над определенными нематериальными активами, а в густонаселенных местах, где, по-видимому, процветают нематериальные инвестиции, идут неконструктивные споры касательно городской планировки и зонирования. В отсутствие надлежащих институтов возникают две проблемы: 1) выгодные нематериальные инвестиции не производятся, что приводит к снижению экономического роста; 2) потенциальные минусы нематериально насыщенной экономики не встречают противодействия.

Мы можем воспользоваться метафорой катализатора в химии, чтобы проанализировать, почему институты, подходящие для роста нематериальных активов примерно до уровня в 15% ВВП страны, не способны поддерживать дальнейшее увеличение. (Просим нас извинить пуристов от экономики, которые возражают против таких метафорических рассуждений, при этом замечая, что экономическая наука уже наполнена метафорическими подходами.) Пивовары и виноделы знают, что дрожжи вырабатывают зимазу – фермент, который катализирует реакцию превращения сахара в этанол и углекислый газ. Однако дрожжи погибают, как только концентрация алкоголя в бродящей жидкости превысит 15%, и зимаза, от которой зависит реакция, больше не вырабатывается. Дрожжи позволяют сделать вино, но не бренди, пиво, но не виски. Химики-технологи говорят о более общем явлении – отравлении катализатора, при котором эффективность катализатора снижается из-за примесей или из-за продуктов тех реакций, которые они катализируют.

Те институты, на которые опирается нематериальная экономика, видимо, ведут себя так же. В некоторых случаях институты, благоприятные для нематериальных активов, присутствуют лишь в малой части экономики и непригодны для использования в большем масштабе. Пример – отрасль венчурного капитала, которая на ранних этапах предоставила финансирование многим из крупнейших нематериально интенсивных фирм. В других случаях изъяны и временные решения, которые были второстепенными проблемами в ту пору, когда нематериальные активы составляли малую часть капитала, становятся более серьезными с ростом важности нематериального капитала. Патентные войны, вызванные недоработанными режимами защиты интеллектуальной собственности, фальсификация результатов научных исследований учеными, стремящимися выполнить требования по количеству и качеству публикаций, и планировочные споры, которые не позволяют расти кластерам, – все эти проблемы сегодня более значимы, чем в 1980 году.

В других случаях последствия «более нематериальной» экономики (такие как растущее неравенство или политические последствия растущего разрыва между либеральными элитами и «забытыми» массами) работают на ослабление тех институтов, на которые нематериальная экономика опирается. Избиратели, разгневанные возвышением нематериально насыщенных элит, голосуют за популистские правительства, урезающие финансирование тех институтов, которые осуществляют нематериальные инвестиции, такие как научные исследования. Те предприятия, которые достигли рыночного доминирования за счет ценного ПО или сетей, вкладываются в лоббирование, чтобы затруднить жизнь конкурентам, тем самым отвращая указанных конкурентов от инвестирования. Как результат, издержки неадекватных институтов растут.

По мере того как нематериальные активы становятся важнее, институты, от которых зависит наша экономика, начинают смотреться подобно унаследованным системам ПО в крупных банках и государственных учреждениях: они устарели по архитектуре и все более затратны – та ситуация, которую разработчики ПО именуют техническим долгом (technical debt). На первых порах можно мириться с убыстряющими приемами (shortcuts), архитектурными компромиссами и работой обходными путями, но с течением времени соответствующие издержки возрастают, и в конце концов система терпит крах, если технический долг не погашен. Изредка технический долг вторгается в умы широкой общественности (возможно, самый известный пример – «ошибка тысячелетия», исправление которой обошлось в сотни миллиардов долларов), но он таится в бесчисленных программных компонентах, которые мы ежедневно используем. Растущая значимость нематериальных активов создала более значимую и вездесущую разновидность технического долга, которую мы называем институциональным долгом.

Погашение институционального долга

Во второй половине этой книги мы рассматриваем четыре области, в которых наш институциональный долг наибольший и которые сдерживают будущие нематериальные инвестиции и усугубляют существующие проблемы, вызываемые нематериальными инвестициями.

Бюджетное финансирование и интеллектуальная собственность. Самая очевидная проблема связана с институтами, явным образом предназначенными способствовать нематериальным инвестициям. Как законы об интеллектуальной собственности, так и государственные органы, которые финансируют научные исследования, профессиональную подготовку и культурные материалы, работают на преодоление одной из главных особенностей нематериального капитала: он порождает эффекты перелива (spillovers), которые снижают стимул частных фирм инвестировать столько, сколько они инвестировали бы в отсутствие подобных помех. Соответственно, как мы обсуждаем в главе 4, правительства создают законы об интеллектуальной собственности, чтобы ограничить указанные эффекты, или же сами субсидируют или непосредственно финансируют эти инвестиции.

К сожалению, найти верный баланс трудно, и существующие институты, созданные для экономики с интенсивным использованием материальных активов, в которой ставки ниже, все чаще сталкиваются с вызовами. В частности, нашим существующим системам зачастую трудно поощрять не «мусор», а нематериальные инвестиции с высокой отдачей. Каждому знакомы рассказы об исследователях, которым выгодно писать никем вообще не читаемые статьи, и молодых людях, получающих дипломы, которые не ценятся работодателями. Эта проблема произрастает из принципиального свойства нематериальных активов: в сравнении с материальным капиталом их ценность более изменчивая, менее однородная. Отделение пшеницы от плевел налагает необычайно тяжкое бремя на правительства – особенно потому, что государственные системы финансирования научных исследований или патентного администрирования обычно опираются на правила, которые плохо подходят для подобного различения. Кроме того, хотя в принципе наши существующие системы способны обеспечить бюджетное финансирование, содействие многообразию идей, все более необходимому для успешных проектов, может стать непростой проблемой.

Финансы и денежная политика. Столь же серьезные вызовы характерны не только для финансовых рынков и банковских систем, которые предоставляют финансирование предприятиям частного сектора, но и для тех режимов денежно-кредитной политики, на которые эти структуры опираются. Большая часть внешнего финансирования предприятий оформляется как долговые обязательства. Но нематериально интенсивные предприятия не слишком подходят для долгового финансирования. Нематериальные активы трудно использовать как обеспечение по кредиту, а природная черта нематериальных активов – победитель получает все – затрудняет оценку качества заемщиков. Эти реалии ослабляют способность центральных банков сглаживать циклические колебания путем изменения процентных ставок. Решение – это институциональное изменение подходов к тому, как мы регулируем финансовые учреждения (повышающее их способность инвестировать в нематериально насыщенные предприятия), а также налоговых и регуляторных установлений, которые благоприятствуют долговому финансированию, а не акционерному.

Также пришло время присмотреться к традиционной роли центральных банков по снижению издержек кредитования в случае, когда экономика нуждается в стимулировании: осуществлять эту роль стало гораздо труднее в условиях близких к нулю процентных ставок. Этот феномен отчасти вызван тем, что премии за риск растут по мере того, как экономика становится «более нематериальной».

Крупные города. Традиционно нематериально интенсивные предприятия концентрировались в густонаселенных и процветающих крупных городах – от Кремниевой долины до Шэньчжэня и Сохо. Нематериальные активы порождают эффекты перелива и демонстрируют синергию, и представляется, что наилучший способ извлечь из этого выгоду, невзирая на COVID‑19, – взаимодействие лицом к лицу. Однако в большинстве богатых стран установления в сфере городской планировки и зонирования противодействуют росту крупных городов, предоставляя собственникам жилья право вето. Это право приводит ко все более и более высоким издержкам по мере того, как нематериальный капитал становится более важным. <…>

Антимонопольная политика. Все чаще утверждают, что рост значимости крупных доминирующих предприятий – от высокотехнологичных платформ наподобие Google до розничных сетей наподобие Walmart – есть следствие ослабления антимонопольной политики и что надлежащий ответ – это возвращение к более жестким антимонопольным нормам 1960‑х и 1970‑х годов. <…> Мы убеждены, что эта аргументация неверна. Рост разрыва между лидерами и аутсайдерами бизнеса является по большей части следствием растущей значимости нематериальных активов, и следует отвечать на это не произвольным дроблением компаний, а скорее обеспечением низких барьеров вхождения на рынок. Хитроумнее и проблемнее другое проявление конкуренции – конкретнее, растущая конкуренция между индивидами, также вызванная растущей значимостью нематериальных активов, которая приводит к увеличению инвестиций в неоправданное квалификационное сигнализирование, такое как ненужное высшее образование и избыточное профессиональное лицензирование. Подавление подобного рода конкуренции с «нулевой суммой» среди индивидов – не тот предмет, которым озабочено большинство правительств, но оно должно стать одним из политических приоритетов.

Все эти институциональные проблемы сводятся к двум ключевым задачам. Во-первых, важно укрепить потенциал наших правительств и тех организаций, которые поддерживают наши институты, особенно в том, что связано с нематериальными инвестициями. В некоторых случаях это вопрос увеличения расходов на то, что традиционно не входило в число государственных приоритетов (например, на НИОКР). Но чаще речь идет об инвестировании в способность выносить здравые суждения и выполнять поставленные задачи. Практичные режимы интеллектуальной собственности, эффективное финансирование научных исследований и образования, емкие и ликвидные рынки капитала для нематериально интенсивных предприятий – все это требует соответствующих компетенций. Эти компетенции редки, особенно в государственном аппарате, где их ранее зачастую выхолащивали во имя эффективности или жесткой экономии. Вероятно, патентоведы, руководители аппарата судов и ответственные за финансирование научных исследований – в числе наименее «глянцевых» работников общественного сектора. Они первые кандидаты на увольнение, когда политики клятвенно обещают сократить бюрократию и управленцев. Однако укрепление потенциала государства и институтов в этих конкретных проявлениях особенно важно для строительства процветающей нематериальной экономики.

Во-вторых, нам, если мы хотим «починить» институты, необходимо сформулировать и заключить политические договоренности. Наши институты неадекватны не потому, что у нас не хватает остроумных идей, а скорее потому, что нынешнее положение очень многих устраивает, а перемены связаны с политическими и социальными издержками. Собственники жилья не хотят дополнительного жилищного строительства, им нравятся те установления, которые позволяют его блокировать; режимы интеллектуальной собственности выгодны правообладателям, которые лоббируют расширение и укрепление своих прав. Совершенствование этих институтов требует большего, нежели эффективной технократии. Оно требует взаимовыгодных договоренностей для того, чтобы заставить новые институты работать. Например, зонирование уличного уровня предоставляет собственникам жилья стимулы поддерживать новое жилищное строительство, а наращивание политического капитала способно помочь политикам оправдать бюджетные расходы на высококлассные проекты, такие как научные исследования.

Может показаться, что эти потребности политически трудно удовлетворить. Восстановление потенциала государства очень трудно «продать» избирателям, а заключение «сделок», необходимых для признания новых институтов, требует изобретательности, хитрости и готовности бросить вызов своекорыстным интересам. Для этого необходим деятельно-оптимистический настрой, вера в то, что положение действительно может улучшиться. Но, в отличие от других объяснений Великого экономического разочарования, наша версия, которую мы сейчас излагаем, и наши решения, которые мы здесь выдвигаем, дают основания для оптимизма. Если бы та важная экономическая проблема, с которой мы сталкиваемся, была, как полагают некоторые комментаторы, общим моральным разложением или неотвратимым, экзогенным изменением продуктивности новых технологий, сложность ее решения было бы крайне тяжело оценить. Но если наша проблема состоит в том, что нам пока не удалось обновить и улучшить наши институты – с тем, чтобы они соответствовали меняющейся структуре экономики, – то решение имеется, даже если его трудно реализовать.

Институциональная реконструкция случалась в прошлом и может случиться вновь. Если мы преуспеем в ее осуществлении, то мы сможем ускорить рост и повысить благосостояние, плотно заняться экологическими угрозами (от пандемий до глобального потепления) и найти способ выбраться из того жалкого «приюта на полпути», в котором экономика застряла почти на два десятилетия.