Будущее роста: драйверы и вызовы
Как вернуться к высоким темпам экономического роста и гарантируют ли они рост благосостояния, способствовало ли ему десятилетие беспрецедентно мягких денежной и бюджетной политик и почему Россия от них воздерживается – эти вопросы на сессии «Непростой разговор об экономическом росте» Гайдаровского форума ректор РАНХиГС Владимир Мау обсудил с главой Банка России Эльвирой Набиуллиной, министром финансов Антоном Силуановым и министром экономического развития Максимом Решетниковым. «Эконс» публикует выдержки из выступлений.
Рост vs. стабильность
За последние 10 лет во всем мире сложилась достаточно уникальная ситуация: быстро справившись с глобальным финансовым кризисом и успешно избежав как повторения Великой депрессии, так и стагфляции 1970-х, мир, тем не менее, получил ситуацию с низкими темпами экономического роста, повышением неравенства и низким уровнем инвестиций. У России на этом фоне есть важное отличие, отметил Владимир Мау:
– Нашу экономику принято ругать, но все-таки, я настаиваю, Россия находится в беспрецедентно благоприятной макроэкономической ситуации: низкий госдолг, при этом номинированный почти исключительно в национальной валюте; инфляция, которая не слишком низкая и не высокая и соответствует таргету – чем мало какая страна может похвастаться; низкая безработица даже с учетом ее роста в связи с коронакризисом. Возможно ли сохранить эти условия, при этом обеспечив экономический рост? Со времен Великой депрессии ключевой задачей экономической политики было обеспечение темпов экономического роста. В условиях пандемии, как и кризиса 2008–2009 гг., почти все развитые страны пожертвовали экономикой – в 2008 г. ради социально-политической стабильности, сейчас – ради спасения жизни людей. Означает ли это, что благосостояние и качество жизни выходят на первый план? Существует ли конфликт параметров роста и благосостояния, роста и стабильности? История, кстати, знает ситуации, когда рост есть, а благосостояние падает, – например, так было во второй половине 1980-х. Есть противоположный пример – Япония, где стагнация уже четверть века, при этом благосостояние растет.
Что делать? Первый вариант – как вернуться к темпам роста, которые были до 2008 г. (речь не об отскоке после пандемии, который гарантирован, а о том, что дальше). Второй – а может быть, низкие темпы – это долгосрочная особенность нашего развития, новая нормальность: будем заниматься «озеленением» экономики, социальными проблемами, а не ростом. И третий – возможно, что просто неправильно измеряется рост, ведь, например, электронная книга дешевле бумажной, и если удешевление инновационных товаров происходит быстро, то это сказывается и на статистике ВВП [измеряемом как сумма рыночной стоимости произведенных в экономике товаров и услуг], но вопрос, совпадает ли она со статистикой благосостояния, – ведь рост ВВП интересен не как цифра, а как показатель роста благосостояния.
Антон Силуанов, министр финансов России:
– Безусловно, задача любого государства – рост благосостояния граждан, а инструмент для достижения этого – обеспечение экономического роста. Будет экономический рост – будет и занятость, и доходы населения, и бюджетные поступления, которые потом обратно возвращаются гражданам. Но рост бывает разный, он может и не вести к созданию долгосрочного добавочного продукта, который обеспечивает благосостояние граждан. Можно выкапывать яму, закапывать яму и фиксировать экономический рост. То же самое у нас происходило, когда росли цены на нефть: росли цены на нефть – был экономический рост, а потом они снизились. Поэтому важно качество экономического роста, которое обеспечивало бы современные рабочие места, новые технологии.
Как и все страны, в прошлом году Россия пожертвовала ростом ради жизни людей – были закрыты предприятия, объявлен локдаун. Это было оправданно. Государство помогло в этот момент и людям, и бизнесу, через бюджетные возможности минимизируя для них последствия локдауна. И это неплохо сработало: у нас не запредельные уровни долга, не выросли показатели разбалансированности бюджетной и финансовой системы, а людям и бизнесу эти точечные решения позволили пройти этот сложный период.
Максим Решетников, министр экономического развития России:
– Противоречия между экономическим ростом и ростом благосостояния нет. Если посмотреть на 2017–2019 гг., средние темпы роста российского ВВП составили 2,2%, из них 1,9 п.п. обеспечены ростом доходов населения. Без роста доходов населения и потребления домохозяйств выход на 3% экономического роста, которые являются целевыми, невозможен. И в прошлом году фокус политики был на поддержание доходов населения – прямые социальные выплаты и поддержка бизнеса для сохранения рабочих мест. Сейчас по программе ФОТ 2.0 (льготные антикризисные кредиты) под защитой находятся 5,4 млн рабочих мест, которые предприниматели сохраняют.
Но понятие благосостояния – это понятие не только доходов населения, но и жилищных условий, благоустройства городов, качества здравоохранения, устранения цифрового неравенства, доступа к услугам, возможностей для самореализации. И это мировая тенденция – есть цели устойчивого развития ООН, методика ОЭСР по индексу лучшей жизни. И национальные цели развития, обозначенные в июле, эту практику учитывают и делают понятие экономического роста и роста благосостояния очень объемным и комплексным, хотя подавляющая часть экономического роста обусловлена ростом доходов людей.
Структура потребительских предпочтений тоже может влиять на экономический рост – и мы видим, что идут существенные изменения предпочтений в торговле: вернутся ли люди в офлайн-торговлю в прежнем объеме, в кинотеатры, по какой модели будет работать сектор услуг, восстановится ли спрос на туризм, какая часть работников останется на удаленке. Изменение этих предпочтений приведет к изменению структуры бизнеса и востребованности инвестиций.
Эльвира Набиуллина, председатель Банка России:
– Цель любой экономической политики – благосостояние: не просто низкая инфляция, и даже не высокие темпы роста, а именно благосостояние. Но важно определить, каким должен быть экономический рост, – потому что это условие, недостаточное, но важное для роста благосостояния, – чтобы благосостояние постоянно росло, а не двигалось вслед за конъюнктурными факторами. И что такое благосостояние? Это не только общие темпы роста доходов, но и распределение этих доходов, и не только доходов, но и распределение активов и возможностей для будущего развития. Денежно-кредитная политика, безусловно, вносит вклад в рост благосостояния: бенефициары низкой и контролируемой инфляции – широкие слои населения, помимо того, что она имеет экономические выгоды с точки зрения инвестиционного процесса.
Но попытки с помощью денежно-кредитной политики обеспечивать не только ценовую и финансовую долгосрочную стабильность, но и высокие темпы роста – спорны. Опыт развитых стран это демонстрирует: рост после глобального кризиса, несмотря на чрезвычайно мягкую денежно-кредитную политику, был ниже, чем в нулевые годы. Рост темпа доходов был сопоставим с нулевыми годами, но как распределились эти доходы? Если мягкая денежно-кредитная политика проводится не как временная, не как контрциклическая, а [используется] как способ поддерживать рост, то, даже если не происходит роста инфляции, растет стоимость активов, и бенефициары этого явно не широкие слои населения. Поэтому неравенство становится ключевым фактором для определения благосостояния.
Так же с безработицей. Многие страны с помощью мягкой денежно-кредитной политики поддерживали низкий уровень безработицы. Но какие рабочие места создавались? Они не сопровождались ростом заработных плат, ростом производительности. Нужны не просто низкая безработица и рабочие места – нужны высокопродуктивные рабочие места, которые позволяют людям зарабатывать. И здесь денежно-кредитная политика бессмысленна. Косвенно от нее многое зависит, но в основном нужна структурная политика, чтобы в том числе были стимулы и для создания высокопроизводительных рабочих мест: это и конкуренция, и инвестклимат, и образование, и мобильность рабочей силы, и компетенции. И это та повестка, которая будет актуальной вне зависимости от того, как мы преодолеем кризис пандемии, потому что эти вопросы никуда не ушли.
Антон Силуанов:
– Есть такое понятие – нерентабельный рост: вроде рост есть, а удовлетворенности граждан – от [качества] услуг, вообще от жизни – нет. Вот нам не нужен такой рост. Мы должны настраивать механизмы так, чтобы рост приводил и к доходам, и к качеству, и к улучшению жизни.
Пределы нетрадиционной политики
Владимир Мау:
– Последнее десятилетие стало временем нетрадиционной экономической политики, а идеи современной денежной теории (ММТ, которую Кеннет Рогофф как-то назвал несовременной неденежной нетеорией), что государство может бесконечно печатать деньги в своей валюте, чем-то напоминают фармазонский рубль – ты его потратил, а он к тебе вернулся. И раз в 20–30 лет рецепты такого экономического чуда – напечатать много денег – возникают. Тем не менее определенные признаки того, что это работает, есть: балансы центробанков растут, госдолг растет, а инфляция – нет. С точки зрения экономической истории я могу привести много факторов и аргументов, почему так происходит и как это рухнет – рухнет в тот момент, когда все поверят, что не рухнет никогда, экономика – это на 90% психология. Но все-таки в какой мере аргументы в пользу нетрадиционной политики могут иметь смысл?
Эльвира Набиуллина:
– Мы остаемся в сфере более традиционной политики, за что часто подвергаемся критике. Нетрадиционная денежно-кредитная политика – это низкие и отрицательные ставки, скупка активов. Можно назвать нетрадиционной бюджетную политику, при которой бесконечно наращивается долг, потому что, считается, его можно бесконечно рефинансировать. Мы к такому относимся осторожно. Для России такая политика была бы авантюрой – это, возможно, авантюра и для мира, потому что никто не знает долгосрочных последствий, и, действительно, как кажется, сколько ни вливай денег в экономику, ни смягчай денежно-кредитную политику – инфляция не растет, сколько ни наращивай госдолг – он обслуживается, и все живут в этой иллюзии.
Почему России эта нетрадиционная политика не годится: мы сильнее подвержены внешним шокам, у нас нет [эмиссии мировой] резервной валюты. И сама по себе эта политика не обеспечила высокого роста – скорее, произошло раздувание финансовых пузырей, которые когда-то должны будут сдуться. А сейчас появляются и признаки ускорения инфляции.
Когда мы говорим об эффективности политики, надо различать контрциклическую политику, направленную на сглаживание колебаний, и политику, направленную на рост потенциала. Денежно-кредитная политика может повлиять на контрциклические колебания. А на потенциал могут повлиять бюджетная политика – через определение уровня бюджетного вмешательства и приоритетов бюджета – и структурная политика. На фоне пандемии мы как центральный банк впервые проводили контрциклическую политику: не повышали ставки, а снижали ставки. Минфин также потратил накопленные ресурсы. И это пространство для контрциклической политики, если его исчерпали – мы, кстати, еще не исчерпали, – необходимо восстанавливать и поддерживать, чтобы иметь возможность реагировать, если ситуация начнет ухудшаться. Потому что кризисы, к сожалению, случаются, и нужно иметь пространство для маневра.
Владимир Мау:
– В последнее время в развитых странах замаячил призрак стагфляции, а это очень плохая история. Мало кто помнит, но в 1970-х выход из стагфляции был очень тяжелым. У нас популисты выступают за мягкую денежно-кредитную политику, почему-то не учитывая, что это источник роста неравенства, как показало последнее десятилетие. Это не неравенство XX века, когда есть богатые и бедные, а неравенство активов – богатые [у которых сосредоточена большая доля активов] становятся богаче, так как активы растут в цене быстрее, чем зарплаты. Об этом нельзя забывать, обсуждая мягкую денежно-кредитную политику.
Антон Силуанов:
– Многие страны увеличили долг, глобальный госдолг достиг 100% ВВП. Крайне сложно выходить из этой ситуации – либо надо будет увеличить налоги, либо сокращать расходы. Большие долги, дефициты, накачка компаний – за это кто-то должен будет заплатить. Кто? Граждане. В конечном счете это произойдет либо за счет увеличения инфляции, либо должны будут сокращаться государственные расходы – и качество услуг будет снижаться. Просто так в экономике ничего не бывает. У нас уже тоже была ситуация с дефолтом: выпустили большое количество облигаций, не смогли их обслуживать, и казалось, что сейчас вот-вот все начнет расти, получим доходы и все погасим, – но ничего подобного, все равно за это пришлось заплатить. У развитых стран, которые эмитируют резервные валюты, все это может происходить дольше и мягче, а у развивающихся – быстрее и жестче.
Мы поставили себе задачу в 2022 г. нормализовать бюджетную политику, наметили план и уже провели структурные изменения – провели налоговый маневр (снизили налоги для малого бизнеса и IT, повысили для нефтяного сектора), приняли решения в закупочном законодательстве, отменили нормативные акты, которые мешали бизнесу, изменили структуру расходов – стали предоставлять больше помощи нуждающимся гражданам. В других странах нормализовать бюджетную политику будет непросто, и нас это напрягает, потому что мы зависим от ситуации в мире – вопрос нормализации политики нужно поднимать через механизмы «Большой двадцатки» и МВФ.
Эльвира Набиуллина:
– Цена за пузыри будет уплачена, и на самом деле мир платит ее уже сейчас, потому что пузырь – это когда цена активов производительных и непроизводительных оценивается примерно одинаково и когда не происходит созидательного разрушения. Это означает, что мир платит за низкую производительность, потому и низки темпы [экономического] роста.
Максим Решетников:
– За последний месяц рост цен мировых на пшеницу составил 10%, а к началу октября 30%, то есть мы видим первые признаки того, что мировая инфляция пошла в рост. По мере восстановления экономики мы увидим разгон цен. И это будет вызовом.
Бюджетные инвестиции: благо или нет
Максим Решетников:
– В 2020 г. инвестиции из бюджетной системы выросли почти на 13% – это было частью контрциклической политики. Тем самым мы поддержали спрос в целом спектре отраслей. В то же время ключевой вопрос – как дальше в условиях неизбежной бюджетной консолидации инициировать рост частных инвестиций.
Принято новое законодательство о защите капиталовложений. В прошлом году мы заложили фундамент для вечных облигаций, инфраструктурных облигаций, работаем над зелеными облигациями. Одновременно Минфин и ЦБ провели работу по формированию возможности инвестиций граждан на нашем фондовом рынке – и число индивидуальных инвестиционных счетов более чем удвоилось. Прошла реформа институтов развития – суть в том, чтобы дать возможность привлечь в проекты, которые обычно финансируются за счет бюджета, внебюджетные ресурсы. В конце прошлого года мы выработали механизм, который позволит строить школы по модели ГЧП, по концессии с привлечением Внешэкономбанка, – чтобы на 1 бюджетный рубль привлекать до 10 рублей частных инвестиций.
Антон Силуанов:
– В сложные времена госинвестиции должны увеличиваться и быть катализатором роста. Но перебарщивать нельзя. Потому что их источник – это заимствования, и мы смели с рынка ликвидность, которая должна была идти в частный сектор. Не нужно лишать возможности действующие предприятия и институты инвестировать в частную экономику. Многие заблуждаются, думая, что вот увеличим госфинансирование – и экономика заживет. Нам нужны частные инвестиции, а для этого нужны институциональные изменения – защита собственности, судебная система, – о чем мы все время говорим. Благосостояние и рост – это институциональные реформы плюс цифровизация страны.
