«Отсидеться не удастся»: российская экономика и энергопереход

Может показаться, что на фоне рисков последних лет тема климатических изменений должна была бы отойти на второй план, но это не так: все крупные экономики проводят политику декарбонизации. Европа и США идут разными путями: первая создает рынок торговли выбросами и вводит налоги на углерод, вторые – напротив, предлагают компаниям субсидии за «озеленение»; Китай активно развивает зеленые технологии. Все это способствует энергопереходу, направленному на то, чтобы остановить изменение климата.

Банк России несколько лет занимается климатической повесткой, рассказала на Финансовом конгрессе модератор сессии, посвященной энергопереходу, советник председателя Банка России Ксения Юдаева. В предыдущие два года регулятор строил климатические сценарии, отталкиваясь от сценариев NGFS – содружества центральных банков по вопросам климатической повестки, и тесты показывали, что треть крупных компаний может оказаться в сложной ситуации. В этом году Банк России изменил подход: «Финансовый сектор лучше знает своих клиентов, клиенты лучше знают свой бизнес, поэтому мы пошли по упражнению, которое называется bottom up: разослали всем сценарий и будем собирать результаты», – сказала Юдаева.

На сессии эксперты обсудили перспективы энергоперехода, с какими его последствиями и рисками уже сталкивается российская экономика, какие ждут ее в будущем – и какие меры помогут справиться с этим вызовом.

Неизбежный переход

Каждый год многие аналитические группы выпускают сценарии развития энергетического сектора, и разброс оценок развития событий в этих сценариях поражает воображение, поделился Владимир Дребенцов, главный советник генерального директора Российского энергетического агентства (РЭА) Минэнерго. Например, разброс оценок доли возобновляемых источников энергии (ВИЭ) к 2050 г. составляет больше 70 п.п., то есть 1,7 раза, а по потреблению природного газа разница между верхней и нижней оценкой превышает 5 трлн кубометров – это на 25% больше, чем мир потребляет сейчас, приводит примеры эксперт.

В РЭА для формирования собственного взгляда составили три сценария: «все как встарь», «чистый ноль» и «рационально-технологический выбор». Первый сценарий – развитие мировой энергетики «по накатанным рельсам». Нужды мировой экономики этот вариант удовлетворяет, показали расчеты. Однако он сопряжен с дальнейшим повышением среднемировой температуры, следствием чего станут катастрофические изменения климата, связанные с более частыми засухами, ураганами и т.д., что спровоцирует голод и массовую миграцию людей. Так что по сценарию «все как встарь» мировая энергетика развиваться не будет по климатическим причинам, заключает Дребенцов.

Но это не единственный фактор неизбежности энергоперехода, объясняет эксперт. Второй фактор заключается в том, что на энергопереход сделал ставку Китай. У этого, в свою очередь, тоже есть две причины.

Первая – геополитическая: «В рамках существующей парадигмы энергетики Китай не может обеспечить самодостаточность своей энергосистемы. И нефть, и газ Китай вынужден импортировать. Новые виды источников энергии позволяют Китаю больше опираться на собственные силы», – объясняет Дребенцов. Вторая причина в том, что энергопереход способствует укреплению экономического лидерства Китая в мире. Если смотреть на структуру мощностей, необходимых для осуществления энергоперехода, на Китай приходится более 60% мощностей для ветроэнергетики, 85% по выпуску фотовольтаики – преобразования солнечной энергии в электрическую, более 70% для производства электромобилей. А также 65% мировой переработки лития, порядка 35% – меди и никеля, большая часть запасов металлов редкоземельной группы находится также на территории Китая. И даже в производстве энергонасосов, без которых невозможна модернизация ЖКХ, и электролизеров для производства зеленого водорода около 40% мощностей контролирует Китай.

Таким образом, заинтересованность в энергопереходе Китая делает этот переход неизбежным, заключает эксперт. Тогда остаются два варианта его реализации. «Чистый ноль» – достижение углеродной нейтральности энергетики к 2050 г., по оценкам РЭА, технологически вполне достижим, но окажется слишком дорогостоящим. Он потребует увеличить расходы на энергетику к 2030 г. втрое до $7–8 трлн в год и затем как минимум поддерживать их на этом уровне. Такие средства страны могут изыскать, но придется забрать их у других не менее важных секторов, например образования и здравоохранения, что вряд ли приемлемо.

Сценарий «рационально-технологического выбора» требует в 1,5 раза меньше капиталовложений, но не достигает целей Парижского соглашения по ограничению глобального потепления полутора градусами в сравнении с доиндустриальным уровнем – среднемировая температура в данном сценарии превысит этот уровень на 2°С. «Однако, когда я начал говорить с российскими климатологами, выяснилось, что на самом деле, когда подписывали Парижское соглашение, это [2°С] и было наилучшим ожиданием экспертного сообщества. Цель в 1,5°С ставилась как запредельная, чтобы к ней стремиться как к такому идеальному миру, которого в настоящей жизни никто не ожидал», – рассказал Дребенцов. Поэтому сценарий «рационально-технологического выбора» наиболее реалистичен, заключает он.

Согласно этому сценарию, в структуре мирового топливно-энергетического баланса доля ископаемых энергоресурсов сокращается с текущих более 80% до 56%, а совокупная доля ВИЭ растет с 3,5% до 31%. Энергоемкость мирового ВВП сокращается на 45%, и основной механизм сокращения выбросов – именно изменение баланса и рост роли ВИЭ. При этом потребление нефти падает на 40% к 2050 г., угля – более чем на треть. И только потребление природного газа, напротив, растет на 25%, так как он остается конкурентоспособным источником сокращения выбросов по сравнению с ВИЭ, пояснил Дребенцов.

Этот сценарий энергоперехода предполагает большие изменения для российской промышленности. «Не меняться России не удастся», – категоричен Дребенцов. Не меняться не получится еще и по той причине, что в Европе вводится CBAM, механизм трансграничного углеродного регулирования (см. врез ниже), добавляет он: «Любая страна, которая идет путем энергоперехода, – и Китай прежде всего – неизбежно будет сталкиваться с проблемой утечки углерода, то есть перехода более «грязных» отраслей из стран с более высоким климатическим налогообложением в страны с более низким. Соответственно, во всех сценариях надо исходить из того, что для решения этой проблемы CBAM становится глобальным. И если страна собирается хоть что-то продавать на экспортном рынке, не делать ничего в этой области не удастся».

Риски финансового и реального сектора

Физические риски изменения климата, как ни парадоксально, пока не выглядят высокими, поделился член правления, главный актуарий Российской национальной перестраховочной компании (РНПК) Николай Кузнецов. Несмотря на то что в этом году произошли наводнения в Оренбургской и Курганской областях, от которых пострадали десятки тысяч людей, текущая оценка убытков страхового рынка, например, по Оренбургу – 1,5 млрд руб. «Информация еще будет уточняться, но, думаю, будет 3–4 млрд руб., не больше», – полагает Кузнецов. При масштабе страхового рынка в 2 трлн руб. это совсем не много.

Невелики, по словам Кузнецова, и оценки ущерба из-за произошедших в этом году заморозков, несмотря на то что сельское хозяйство – рынок с самым высоким проникновением страхования, порядка 40%. Пока, говорит эксперт, за ущерб от заморозков выплачено около 1 млрд руб. – это выплаты, связанные с покрытием чрезвычайных ситуаций, когда страховые компании возмещают расходы, направленные на посев. Потерю урожая можно будет оценить в августе-сентябре, но цифра, по-видимому, будет аналогичной, полагает Кузнецов.

Однако проблема в том, что относительно низкий текущий риск ничего не говорит о риске долгосрочном, рассуждает Кузнецов: климатические риски чаще всего развиваются нелинейно, и всегда есть эффекты, которые могут привести к экспоненциальному росту вероятности или тяжести событий. Сейчас РНПК завершает работу по построению стохастических моделей наводнений, уже несколько лет у компании работают сервисы для страховщиков – карты подверженности риску, в рамках которых «промоделирована вся территория РФ». «Мы движемся в сторону оценки экономического ущерба от этих событий, чтобы понимать, с какой вероятностью какой ущерб наступит. Следующий шаг – в эту модель добавить предположения относительно изменения климата – как они повлияют [на ситуацию]», – объясняет Кузнецов. Он напоминает про засухи 2010 г., когда убытки оказались в 13–15 раз выше, чем от недавних заморозков. Такие события возможны, а их вероятность, тяжесть и пространственная корреляция будут только расти.

Директор департамента по климатическим рискам En+ Group Алексей Спирин отмечает, что проблема физических рисков – в их комплексном характере и в том, что многие риски раньше не возникали. «Например, есть железная дорога, по которой возится руда. Она существует 30 лет, никогда проблем не было, и тут вдруг в результате долгих ливней насыпь размывает. И принимаются лихорадочно соображать, как решить ситуацию, потому что от этого зависит, например, планирование предприятия. Поэтому нужно отринуть предыдущий опыт, который говорит, что насыпь вечная», – объясняет он.

В Сбере вопросами стресс-тестирования климатических рисков занялись в 2020 г., когда появился сценарий Международного энергетического агентства Net Zero 2050, рассказывает старший вице-президент Сбера Джангир Джангиров. Аналитики Сбера провели анализ последствий и для банка, и для российской экономики в целом. Для экономики они более значимы, чем для финансовой организации, говорит Джангиров: горизонт кредитных портфелей банков – 10–15 лет, объясняет он, а сроки реализации наиболее серьезных последствий перехода намного длиннее. В 2021 г. в Сбере начали анализировать и физические риски. Несмотря на то что их влияние пока не очень большое, оно очень «материальное», говорит Джангиров: «По разным оценкам, эффект от реализации физических рисков в 2010-е гг. составлял порядка 500 млрд руб. в год, а ближе к 2030 г. он может составить до 2 трлн руб.».

Меры стимулирования

В прошлом году Центробанк внедрил стимулирующее регулирование по проектам структурной адаптации. Хорошо бы добавить в эти программы зеленые проекты, предлагает Джангиров. «Сегодня мы выдаем кредиты с ESG-ковенантами – объем этого портфеля составляет около 2 трлн руб., но в основном это некий наш гудвилл, добрая воля, что мы по таким кредитам даем скидку – с точки зрения резервов или риск-взвешенных активов пока это не имеет смысла. Поэтому стимулирующее регулирование нужно», – подчеркивает он. Без экономических стимулов сложно понять, особенно средним компаниям, что именно делать, а спрос на удешевление ресурсов, безусловно, есть, добавляет он: «Вот En+ может позволить себе инвестировать в аналитику, модели, но мало кто еще так может».

Пока основные трудности создает прогнозный период до 2040 г., потому что подобрать корректные предпосылки сложно – это касается и объемов выбросов парниковых газов, и особенно доступа российских компаний к технологиям, говорит первый вице-президент Газпромбанка Екатерина Салугина-Сороковая. Стресс-тесты в этом плане будут оказывать стимулирующее воздействие, считает Кузнецов: хотя бы тем, что заставят задуматься о долгосрочной стратегии и своем отношении к зеленой повестке.

Пока понимание потенциала климатических рисков в России слабое, констатирует Кузнецов. Помочь могло бы создание условного хаба, где будут задействованы данные, модели и специалисты и будет происходить обмен информацией. Он особо подчеркивает проблему с данными: «Когда мы строили модели по наводнениям, мы столкнулись с тем, что наша гидрологическая сеть «дырявая» даже в тех зонах, где активно живут люди. Данные нужны – и нужны длинные. Чтобы смоделировать событие с вероятностью раз в сто лет, нам нужно получить информацию о том, что раз в сто лет что-то произошло. А мы имеем 5–10–20 лет, на этих данных сложно что-то строить».

«Если исходить из того, что энергопереход будет, первое, что государство уже начало делать, но может делать более решительно, – разобраться с ценой углерода. Потому что американский путь субсидирования не подходит не только России, он почти никому не подходит, кто не печатает те деньги», – говорит Дребенцов. Второе, что может делать правительство, – усилить международное сотрудничество, по крайней мере в рамках БРИКС, в части торговли углеродными единицами, потому что это путь финансирования энергоперехода, который Россия может использовать. И третье – предпринять меры для снижения энергоемкости российской экономики, перечисляет Дребенцов: «В наших сценариях энергоемкость российской экономики остается самой высокой среди крупных стран. В сценарии рационально-технологического выбора энергоемкость в мире снижается на 45%, в России – на 31%». Примерно треть высокой энергоемкости связана с географическими и климатическими особенностями страны, остальное – это субсидирование энергопотребления, оценивает он: по объемам субсидий в энергосекторе Россия – на одном из первых мест в мире. «Тема трудная, но для энергоперехода она одна из самых важных», – заключает эксперт.