«Прогресс – это не что-то гарантированное»: Нобелевская премия по экономике – 2025

«Прогресс – это не нечто естественное. Люди изобрели его, и не так уж давно», – так начиналась колонка Джоэля Мокира, профессора Северо-Западного и Тель-Авивского университетов, в The Atlantic 2017 г. Сегодня все люди привыкли, что экономика растет – медленно ли, быстро; но экономический рост обеспечивает рост доходов всего общества и поэтому рассматривается как один из основных показателей благополучия.

Между тем экономический рост как таковой – явление в истории человечества относительно новое, ему лишь пара веков. До этого случались спорадические всплески роста, но в целом его траектория на протяжении столетий выглядит фактически как горизонтальная линия – то есть как стагнация. И уровень жизни людей от поколения к поколению практически не менялся, несмотря на отдельные технологические прорывы – от изобретения плуга до изобретения печатного станка, – которые не трансформировались в экономический рост.

Сейчас этот период называют доиндустриальным, потому что все изменилось в результате Промышленной революции, произошедшей чуть более двух веков назад. Она стала возможной вследствие синтеза науки и технологий и их широкого распространения в обществе – того, чего не удавалось добиться в предыдущие столетия. Ответ на вопрос о том, как «появился» стабильный экономический рост: благодаря распространению знаний, технологий и инноваций.

За объяснение предпосылок этого исторического перехода «в режим роста», актуальных до сих пор, историк экономики Джоэль Мокир удостоен Нобелевской премии по экономике 2025 г. Вторая часть премии присуждена Филиппу Агийону, профессору INSEAD и Лондонской школы экономики и политических наук, и Питеру Ховитту из Брауновского университета. Они интересовались, напротив, современным экономическим ростом и тем, что обеспечивает его в долгосрочной перспективе. Агийон и Ховитт разработали и математически доказали теорию о том, что экономический рост обеспечивается «созидательным разрушением» – когда инновации, улучшая качество жизни, одновременно вытесняют прежние, устаревающие технологические достижения. Но чтобы этот прогресс состоялся, необходима конкуренция – как продуктов, так и идей, ведь производители «старых технологий», приносящих им прибыль, могут быть вовсе не заинтересованы в том, чтобы что-то менялось.

Работы лауреатов 2025 г. объясняют, как технологические инновации порождают устойчивый экономический рост, и дают инструменты для понимания сил, лежащих в его основе:

• постоянная обратная связь между наукой и технологиями (по Мокиру);

• здоровая конкуренция идей и технологий (по Агийону и Ховитту).

Тем самым работы лауреатов показывают, что экономический рост нельзя воспринимать как нечто гарантированное, само собой разумеющееся – необходимо поддерживать механизмы созидательного разрушения, чтобы не вернуться к стагнации, отметил Джон Хасслер, глава комитета по присуждению премии по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля. Как писал Мокир в своей книге «Рычаг богатства», технологический прогресс похож «на хрупкое и уязвимое растение»: «Он очень чувствителен к социальной и экономической среде и может быть легко остановлен относительно небольшими внешними изменениями».

Экономика знаний

То, что инновации и технологические изменения являются ключевыми движущими силами экономического роста, впервые обосновал Роберт Солоу. В своей работе 1956 г. он показал, что за первую половину ХХ века (точнее, за 1909–1949 гг.) только 12,5% совокупного прироста производительности в США обусловлено капиталовооруженностью. А остальные 87,5% приходятся на технический прогресс. Другими словами, накопление основного капитала не может само по себе обеспечить непрерывный долгосрочный рост экономики: он зависит именно от технического прогресса. Факторы роста, не относящиеся к труду и капиталу – двум основным факторам производства, – стали называть совокупной факторной производительностью, или «остатком Солоу». За свое открытие Солоу получил Нобелевскую премию в 1987 г. и стал «живым классиком».

Однако вопрос о том, что движет самим техническим прогрессом, не рассматривался до начала 1990-х гг., когда Пол Ромер (нобелевский лауреат 2018 г.) разработал теории, основанные на накоплении знаний, связав долгосрочный экономический рост с технологическими инновациями и человеческим капиталом. Ромер подчеркнул такую ключевую характеристику знаний и идей, как их неконкурентность. Неконкурентность идей по Ромеру – это свойство знаний, при котором их использование одним субъектом не мешает другим также этими знаниями пользоваться, – в отличие от товара. К примеру, если двигатель используется в одной машине, то одновременно использовать его в других машинах невозможно, то есть это конкурентный ресурс. Но если один инженер придумал, как сделать работу двигателя эффективнее – то другие могут воспользоваться этой идеей, не отбирая у инженера его усовершенствованный двигатель: в этом смысле знания – неконкурентный ресурс. За счет этого свойства знания и основанные на них технологии создают постоянную отдачу от масштаба, и поэтому экономический рост может быть устойчивым, если общество стимулирует создание и распространение идей – через науку, образование, инновации.

Однако эти исследования не объясняли, почему все это не работало вплоть до конца XVIII века – ведь идеи, изобретения и великие ученые были и раньше. И почему впервые «заработало» в Великобритании, ставшей родиной промышленной революции, – а не, например, в Китае.

Согласно теории Мокира, хотя отдельные технологические прорывы случались и раньше, технический прогресс был невозможен без трех опор:

1. обратной связи между наукой и практикой,
2. слоя людей, способных эту связь реализовать,
3. общества, готового принять «созидательное разрушение».

В книге «Дары Афины» 2002 г. Мокир разработал теорию экономики знаний как движущей силы устойчивого роста, способной генерировать положительные обратные связи между макро- и микроизобретениями. Чтобы объяснить, как процесс приобретения знаний трансформировался таким образом, что смог поддерживать Промышленную революцию после ее первых десятилетий, Мокир утверждал, что полезные знания основаны на двух взаимодополняющих типах. Это пропозициональное знание – аналог научного, теоретического знания, которое описывает, почему те или иные закономерности работают. И прескриптивное знание – прикладные технологии, «практическое» знание. К примеру, «пар создает давление, которое можно использовать для движения поршня» – это пропозициональное знание, а прескриптивное – «как собрать паровую машину».

В доиндустриальных обществах между этими видами знаний существовал огромный разрыв. Древние Греция и Рим достигли больших успехов в философии, геометрии, архитектуре, но эти знания не переводились в практические технологии, которые улучшали бы жизнь людей. В средневековой Европе, напротив, было много практических инноваций (ветряные мельницы, система трехполья, колесный плуг), но не было понимания, почему они работают, процесс изобретений был спорадическим. «Мир до 1750 г. <…> создал множество новаторских изобретений. Но это был мир инженерии без механики, производства железа без металлургии, земледелия без почвоведения, горнодобывающей промышленности без геологии, гидроэнергетики без гидравлики, красильного производства без органической химии и медицинской практики без микробиологии и иммунологии. Знаний было недостаточно, чтобы обеспечить устойчивый экономический рост, основанный на технологических изменениях», – писал Мокир.

Эпоха Просвещения создала мост между этими мирами, связав практические знания с теорией и облегчив взаимодействие между учеными и ремесленниками. Хотя движение Просвещения было распространено в Западной Европе, именно Британия первой создала синергетический эффект, который ускорил устойчивые технологические инновации и рост, показал Мокир в книге «Просвещенная экономика».

«Механическая компетентность». Так Мокир назвал способность выполнить инструкции, вытекающие из прескриптивного («практического») знания: прочитать чертежи, масштабировать модели, установить оборудование – новые идеи бесполезны без людей, способных воплотить их в жизнь. В доиндустриальных обществах не хватало слоя таких высококвалифицированных умельцев, которые могли бы легко «приспосабливать» новые идеи к практической жизни. Поэтому новые идеи часто оставались нереализованными, как, например, тысячи эскизов механизмов Леонардо да Винчи, которые так и остались на бумаге.

Исследование Мокира с соавторами показало, что британские рабочие в 1750 г. значительно превосходили рабочих континентальной Европы по техническим навыкам. Для еще одного исследования Мокир с соавторами собрали данные по более чем 40 графствам Англии за 1760–1830 гг., изучая широкий спектр факторов, которые могли бы повлиять на раннюю индустриализацию (грамотность, наличие банков, капитала, доступность угля, уровень зарплат и пр.), и пришли к выводу, что индустриализация произошла в регионах, которые изначально имели высокую «механическую компетентность» работников, тогда как прочие факторы оказались незначимы. Это были не просто навыки высокого уровня, а концентрация человеческого капитала. Именно такие умельцы отлаживали и доводили до совершенства новейшие изобретения.

Общество, открытое инновациям. Сопротивление инновациям – повсеместное явление в истории, которое до Мокира часто игнорировалось. В своих работах он приводит примеры, как гильдии, цеха и другие группы с устоявшимися интересами активно боролись с инновациями, которые угрожали их доходам, навыкам или монопольному положению. В 1397 г. портным в Кельне запретили использовать машины для прессовки головок булавок. А в 1579 г. изобретателя лентоткацкого станка в Данциге тайно утопили по приказу городского совета.

Инновации встречали и идеологическое сопротивление: и ученые, и практики часто выступали против новых технологий. К примеру, идея стерилизации медицинских инструментов и необходимости для врачей мыть руки перед осмотром пациентов встречала ожесточенное сопротивление у практикующих медиков, которые считали оскорбительным мысль о том, что они могут быть переносчиками заразы. Мокир показал (1, 2), что в силу социального сопротивления ни одна страна не могла оставаться технологически творческой дольше исторически очень короткого периода, и ее обгоняла другая страна – в свою очередь, также на короткий срок.

Просвещение произвело культурный сдвиг: если до него люди обычно приспосабливались к природе, то затем у них появилась уверенность и амбиции изменять природу под свои нужды. Эта вера в прогресс и человеческий разум стала мощнейшим идеологическим двигателем инноваций.

Просвещение не просто изменило умы – оно изменило институты. Британия разработала механизмы, которые позволяли «выпускать пар» социального недовольства, не блокируя прогресс. Парламент стал местом, позволившим разным группам интересов находить компромиссы, что помогало преодолевать сопротивление и высвобождать силы «созидательного разрушения».

Таким образом, все три основы прогресса впервые в истории сошлись воедино в Британии XVIII века. Это было лишь началом: силы Просвещения были панъевропейскими, что способствовало дальнейшему распространению промышленной революции и становлению Европы как крупнейшего экономического центра мира.

Важно понимать, что Просвещение «было о многих вещах» – государственном устройстве, философии, свободе человека, справедливости, отмечал Мокир в интервью 2016 г. Европейские ученые XVI–XVII веков были готовы бросить вызов Аристотелю и другим классическим философам, чьи идеи в то время считались Евангелием. Интеллектуальное поклонение предкам, идея о том, что предыдущие поколения были умнее и знали больше, препятствует прогрессу, убежден историк: «Вы должны создать мир, в котором люди хотят новаторствовать и усердно работать. <…> Инновации – это риск. Из 100 идей 99 оказываются неправильными или не работают. Вам нужны люди, которые готовы ошибаться, и вам нужно общество, в котором людям не угрожают, если они идут против правящей ортодоксии».

Европе повезло благодаря ее политической географии, указывал Мокир в 2022 г.: в конкурентной системе, где люди могли свободно перемещаться, идеи процветали, поскольку преследовать «еретиков» было затруднительно.

Созидательное разрушение

Если Мокир изучил предпосылки, необходимые для начала устойчивого роста, на исторических данных, и показал, что до начала Промышленной революции XVIII века их попросту не было, то Филипп Агийон и Питер Ховитт сфокусировались на данных, собранных после Второй мировой войны, которые, напротив, поразили их удивительно стабильным ростом в развитых странах.

Модель роста Агийона и Ховитта, основанного на «созидательном разрушении» – бесконечном процессе, в котором новые и лучшие продукты заменяют старые, перекликается с моделью роста Ромера: она показывает, что рост эндогенен, то есть обусловлен внутренними, а не внешними факторами системы. Сам термин «созидательное разрушение» принадлежит австрийскому экономисту Йозефу Шумпетеру, раскрывшему эту концепцию в 1942 г. в работе «Капитализм, социализм и демократия» как «тот же процесс промышленной мутации (если позволительно использовать этот биологический термин), который непрерывно революционизирует экономическую структуру изнутри, непрерывно разрушая старую и непрерывно создавая новую».

С помощью модели Агийон и Ховитт показали, что процесс созидательного разрушения, при котором новые технологии, индустрии и компании вытесняют старые, лежит в основе устойчивого экономического роста. Предложенная ими теория предполагает тесное взаимодействие конкуренции и инноваций, что позволило авторам связать литературу по макроэкономическому росту с областью исследований промышленной организации.

Согласно модели Агийона-Ховитта, компании-инноваторы выходят на новые рынки или расширяют свое производство – за счет того, что вытесняют устаревшие продукты и перехватывают («крадут») бизнес у действующих компаний. Компании-инноваторы патентуют свою продукцию и получают доход, превышающий их производственные затраты, в результате получая прибыль от монополии и становясь лидерами рынка. Однако у других компаний появляется стимул к дальнейшему совершенствованию продукта или метода производства и внедрению собственных инноваций, чтобы стать новыми лидерами.

Перспектива получить прибыль от монополии побуждает компании инвестировать в исследования и разработки (НИОКР). Чем дольше компания верит, что сможет оставаться лидером, тем сильнее стимулы и тем больше инвестиции в НИОКР. Однако рост НИОКР способствует сокращению среднего в экономике времени на внедрение инноваций, и компания, занимающая лидирующие позиции, может быть потеснена с пьедестала. В экономике возникает баланс между этими силами, которые определяют объем инвестиций в НИОКР, тем самым определяя скорость созидательного разрушения и экономического роста.

Теория Агийона и Ховитта описывает последствия взаимосвязи конкуренции и инноваций. С одной стороны, в условиях беспощадной конкуренции фирмам трудно возмещать расходы на НИОКР за счет будущих прибылей, и рост будет низким. С другой стороны, у монополистов, которые не сталкиваются с конкуренцией, также возникает мало стимулов к инновациям: как правило, укоренившиеся на рынке игроки имеют тенденцию блокировать вход для других компаний, и это также будет замедлять экономический рост.

Кроме того, модель созидательного разрушения предполагает, что более высокие темпы роста сопровождаются повышением динамизма бизнеса, что может порождать общественные конфликты. Например, повышается уровень увольнений, что в итоге может повышать безработицу. Следовательно, возрастает важность политики страхования безработных, чьи рабочие места были креативно уничтожены конкурентами, и их переподготовки, чтобы они нашли новую работу в расширяющихся фирмах и отраслях.

Модель описывает не только факторы роста, но и «ловушки» роста, то есть обстоятельства, которые ему препятствуют, включая блокирование инноваций более старыми технологиями. В качестве примера Агийон и Ховитт приводили Европу и США до глобального экономического кризиса, когда антимонопольная политика в Европе акцентировалаcь на существующих участниках рынка, а вопросам выхода на рынок новых игроков и ухода с него неэффективных, в отличие от США, уделялось мало внимания. Результатом стало то, что около половины новых фармацевтических продуктов в США вводили фирмы моложе 10 лет, тогда так в Европе на молодые фирмы приходилось только 10% инноваций. Относительно высокая цена входа и низкая «текучесть» фирм на европейском рынке во многом объясняли разочаровывающие экономические результаты в Европе, отмечали Агийон и Ховитт.

Парадигма Агийона и Ховитта описана в книгах Endogenous Growth Theory («Теория эндогенного роста», 1997 г.) и The Economics of Growth («Экономика роста», 2009 г.) соавторства обоих и в бестселлере The Power of Creative Destruction («Сила созидательного разрушения» 2023 г.), написанной Агийоном в соавторстве с французскими экономистами Селин Антонин и Саймоном Бюнелем.

Если коротко, идея в том, что двигателем экономического роста выступает технологический прогресс, объясняет Ховитт в интервью сайту Брауновского университета сразу после присуждения ему Нобелевской премии: технологический прогресс основан на изобретениях и инновациях, которые открывают возможности для роста производительности. Это приносит огромную выгоду большей части общества, но сильно вредит тем, чей человеческий или физический капитал устарел из-за этих новых идей.

«В некоторых обществах люди, сохраняющие статус-кво и достигающие большого успеха благодаря прежним технологиям, приобретают политическую власть и влияние, а также способны организовать все так, что новым технологиям очень сложно их вытеснить, – говорит нобелевский лауреат. – Это помогает им защитить свои интересы, но также тормозит экономический рост и препятствует внедрению новых технологий. Этот конфликт между новым и старым является центральной концепцией экономического роста. Нам с Филиппом удалось найти простые способы математически сформулировать эти идеи».

В 2002 г. Агийон вместе с Дароном Аджемоглу, нобелевским лауреатом по экономике 2024мг., и итальянским экономистом Фабрицио Дзилиботти показали, что единой «выкройки» экономической стратегии не существует – политика роста должна различаться в зависимости от того, насколько экономика близка к технологическому фронтиру (мировому уровню технологий). На ранних стадиях развития технологий требуется инвестиционно-ориентированная стратегия, основанная на заимствовании и адаптации уже существующих технологий (пример – послевоенные Япония и Южная Корея). Экономикам, приблизившимся к фронтиру, необходима инновационно-ориентированная стратегия – акцент на создании новых технологий (США в конце ХХ века, Великобритания в конце XIX века). На ранних этапах полезна поддержка инвестиций: субсидии, ограничение конкуренции, защита внутреннего рынка. Но на поздних этапах эти же меры вредят, мешая отбору талантов и инновациям. Если перейти к инновационной стратегии слишком рано – экономика недополучит инвестиций. Если слишком поздно – попадет в ловушку отсутствия конвергенции, когда рискует никогда не догнать лидеров. При этом группы, получившие выгоду от инвестиционной стратегии, могут лоббировать сохранение выгодных им политик, даже когда они уже вредят экономике.

Премия 2024 г. также была связана с экономическим ростом – получившие ее Дарон Аджемоглу, Саймон Джонсон и Джеймс Робинсон в своих работах доказали, что процветание и устойчивое развитие стран зависят от институтов. «Нобелевское трио» 2025 г. добавляет к этому пониманию ключевую роль знаний и инноваций, которые служат двигателем прогресса последние две с лишним сотни лет. Как отмечал Мокир, хорошая новость в том, что нет никаких признаков предела человеческим знаниям. Плохая новость в том, что прогресс также зависит от институтов: «Хорошие институты не дадут нам откатиться назад, но хорошие институты могут уступить место плохим».