Стабильный рост, стагнация или кризис

Новое десятилетие для мировой экономики начинается с неопределенности: неопределенности будущего торговой политики, развития финансового сектора, производственных цепочек, процесса глобализации. Торговые войны, геополитические и внутриполитические конфликты привели к тому, что темпы роста мировой экономики опустились до минимума с момента глобального финансового кризиса: хотя с тех пор страны лучше научились отслеживать и устранять системные финансовые риски – похоже, что договариваться друг с другом им стало сложнее.

В качестве аллегории к пленарной дискуссии Финансового форума России газеты «Ведомости» организаторы выбрали картину Питера Брейгеля Старшего «Вавилонская башня»: она несколько напоминает ситуацию, которая сегодня сложилась в мировой экономике. Кроме библейского сюжета с внезапным смешением языков, помешавшим достроить башню, на картине сама конструкция башни выглядит шаткой. Участники пленарной дискуссии форума, организованной совместно с порталом Econs.online, обсудили, как пошатнувшиеся основы глобального роста могут сказаться на российской экономике и какие у нее есть возможности для роста.

Стабильный рост или стагнация?

При голосовании зала по вопросу о том, на каком этапе находится российская экономика – стагнации, кризиса, роста или неопределенности, – большинство (более 60%) выбрало первый и второй варианты примерно поровну, а что экономика растет, сочли лишь около 10%. Однако почти никто из спикеров с такой оценкой зала не согласился.

Ксения Юдаева, первый заместитель председателя Банка России:

«Я не вижу серьезных тенденций к торможению роста [российской экономики] в настоящий момент. Скорее, темпы роста у нас низкие. В первых двух кварталах мы наблюдали некоторое замедление, но сейчас оно уже, видимо, закончилось. В следующем году экономика выходит, по нашим прогнозам, на потенциальные темпы роста. Проблема в том, что потенциальный рост низкий. И это вопрос структуры экономики, создания условий для большей инициативы бизнеса, для перестройки на экспортно и инвестиционно ориентированный рост.

Если говорить об уровне уязвимости нашей системы к внешним рискам, то, с одной стороны, снижение уровня валютизации балансов финансовых институтов, валютной задолженности компаний и населения делает экономику менее уязвимой к внешним шокам. С другой стороны, мы зависимы, конечно, от внешнего финансирования, это особенно хорошо видно на рынке ОФЗ. Но, на мой взгляд, это вопрос скорее развития соответствующих внутренних институтов, которые могли бы выступать стабилизаторами ситуации».

Евсей Гурвич, руководитель Экономической экспертной группы:

«Если ничего драматичного не произойдет с внешними условиями, какой тогда наш потенциал роста? Я бы оценил в плюс-минус 2%. Это, с одной стороны, неплохой результат. Не самый плохой среди стран нашей категории, то есть больших формирующихся рынков. Я бы оценил потенциал роста российской экономики в таком сценарии на тройку.

В другом случае, если [в мировой экономике] произойдет мягкий или жесткий кризис и резко ухудшатся внешние условия, важнее говорить не о потенциале роста, а о том, как мы готовы к такому кризису. Я бы оценил, что в течение ближайших двух лет с вероятностью 25% сохранится постепенное медленное ухудшение ситуации, с вероятностью 50% произойдет существенная коррекция, очень заметно замедлится рост и скорректируются цены на сырьевые товары, и с вероятностью 25% будет жесткая посадка с уходом в ноль или в минус роста мировой экономики, мировой торговли и падение цен на нефть в разы. Отличие, на мой взгляд, еще в том, что текущий бизнес-цикл – это не V-цикл, а L-цикл, L-кризис: в отличие от тех кризисов, которые мы помним, – 1998 г., 2008 г. – мировая экономика вошла в низкую фазу цикла не на год-два, а надолго. Центральные банки и правительства научились бороться с рецессией, но, с другой стороны, они расстреляли свои патроны, и в тот период, когда ставки нулевые или близки к нулю, а кое-где даже отрицательные, уже осталось очень мало возможностей [помочь экономике выйти из низшей точки цикла]».

Андрей Клепач, главный экономист ВЭБ.РФ:

«Мы всегда отличаемся пессимизмом, это свойство нашего национального характера, но цифры [голосования] даже меня удивили. Я указал [на вариант ответа], что у нас стабильный рост, несмотря на то что оценки нашего центра обычно консервативнее, чем у правительства. На 2020 г. наша оценка роста – около 1,8%, у правительства, напротив, чуть ниже, но определенное ускорение инвестиционного роста в следующем году неизбежно. Даже при консервативной политике бизнеса – а она действительно остается крайне консервативной, – все равно государственные инвестиции по линии нацпроектов начнут реализовываться.

Проблема в том, что этот рост, даже если он будет 2% с лишним, – это не то, что надо и с точки зрения внутренних задач, и с точки зрения конкурентных позиций России на мировых рынках. И это, может быть, более серьезный вызов, чем даже то, есть ли у нас сейчас стабильный рост или нет».

Кирилл Лукашук, генеральный директор рейтингового агентства «Национальные кредитные рейтинги»:

«Я бы смотрел на слово «стагнация» в контексте нашей страны все-таки не со знаком минус, а со знаком плюс, потому что это все-таки небольшой, но рост. В этих условиях, как ни прискорбно говорить, это достижение. Два долгосрочных фактора, которые с каждым годом будут все сильнее влиять на эту ситуацию: первый – это близость потенциального выпуска к реальному. По нашим оценкам, даже если мы дозагрузим мощности, максимум 0,3–0,4 [п.п. роста] ВВП получим без изменения объема производственных мощностей. И второй момент – это демография. Этот вопрос гораздо более сложный и долгосрочный. И в этом контексте дискуссия о том, какой экономический рост будет в следующем году, далеко не самая важная».

Инвестиционный потенциал

Павел Теплухин, генеральный партнер Matrix Capital:

«У России очень низкая безработица и довольно высокая загрузка производственных мощностей, в силу чего – просто с точки зрения математики – более радостный рост может случиться, если мы каким-то образом начнем наращивать производительность труда и увеличивать производственные мощности. А с этим как раз беда. Потому что для этого нужны инвестиции, а здесь экономика России, на мой взгляд, плохо подготовилась. У нас практически нет длинных денег для того, чтобы финансировать инвестиции. Те небольшие пенсионные фонды (небольшие и по внутренним, и по международным меркам) и так были, к сожалению, использованы не по назначению, и сейчас Центральный банк займется спасением того, что осталось. Но как таковой институт длинных денег в России отсутствует».

Кирилл Лукашук:

«За последние три года, по данным Банка международных расчетов, долговая нагрузка российского нефинансового сектора снизилась с 91% до 78% ВВП. Это движение в противофазе относительно мировой экономики. С точки зрения финансовой стабильности это очень здорово, и здесь уязвимость российской экономики и финансовой системы все ниже и ниже, но с точки зрения емкости инвестиционных денег, к сожалению, это вызывает большую тревогу».

Ксения Юдаева:

«Что нужно для того, чтобы длинные деньги развивались? Первое – это все-таки доверие. Давая деньги на длинный срок, нужно быть уверенным, что с большой вероятностью они вернутся, и еще и с дополнительным доходом. А это вопрос и макроэкономической стабильности, и стабильности финансовых институтов, и в определенной степени это вопросы, связанные с бизнес-климатом, с надежностью контрактов. На мой взгляд, мы еще не получили отдачу, в частности, от макроэкономической стабильности. Россия не так давно находится в ситуации макроэкономической стабильности, и [у экономических агентов] еще нет уверенности в том, что эта ситуация устойчива.

Спрос [на кредиты] должны проявлять платежеспособные заемщики. То есть инвестировать и привлекать под это заемные средства должны хорошие компании. В финансовом секторе длинных денег, может быть, и не очень много, но в части потребительского кредитования сроки удлинились серьезно, ипотека развивается, тогда как в секторе компаний не такое сильное развитие может быть связано и с качеством заемщиков».

Новая модель роста

Евсей Гурвич:

«У нас практически не действуют механизмы созидательного разрушения, то есть перераспределения ресурсов от менее эффективных компаний к более эффективным. В развитых странах эти механизмы обеспечивают не менее 50% экономического роста. А у нас, по-видимому, для того, чтобы не возникало социального напряжения, боятся задействовать такие механизмы, поскольку это означает, что неэффективные предприятия должны закрываться, а ресурсы должны перераспределяться к другим. Но сейчас нет проблемы избыточной безработицы, она ниже своего естественного уровня, поэтому можно было бы более смело пользоваться этим.

Второй возможный механизм – конкуренция между регионами. Раньше, когда у них было больше свободы, каждый мог искать свой путь и регионы, добившиеся успеха, могли быть образцом для остальных, которые их рецепты могли использовать для себя. Но когда регионы введены в жесткие рамки, это, наверное, снижает опасность серьезных провалов, но и отрицает возможности для поиска успешных путей развития».

Андрей Клепач:

«Если говорить о промышленной политике, она [в России] сейчас находится на определенном распутье. Мы начали перестраивать многие правила субсидирования, и в результате и в этом году, и в прошлом значительная часть денег не дошла до предприятий. Масштабы господдержки реально даже меньше, чем можно видеть по бюджету.

Но промышленная политика – это не только деньги, это в первую очередь помощь со стороны государства в том, чтобы сконцентрировать усилия и договориться. На мой взгляд, у нас одна из ключевых проблем в том, что бизнес мало договороспособен. И если брать опыт Китая, Кореи, Японии, то там государство всегда принуждало к договоренности».

Павел Теплухин:

«В нашей ситуации у государства и бизнеса в основном не диалог, а приказ, поэтому и не получается ничего. Мы сейчас наблюдаем, что вот уже лет десять доля государства в экономике растет, причем устойчивыми темпами во всех сегментах экономики. Всегда есть исторические примеры, что это хорошо. Почему-то все время приводят в пример «азиатских тигров». Но мне кажется, что [у России с ними] мало общего. Если мы хотим, чтобы экономика росла, мы должны решить для себя: вот эта экономическая вертикаль нам важнее, чем благосостояние населения? Пока что выбор делается в пользу вертикали управления экономикой и в ущерб благосостоянию людей».

Евсей Гурвич:

«Если будут сохраняться нынешние относительно благоприятные внешние условия, то нам фактически нужно построить новую модель экономического роста, поскольку предыдущая модель была основана на том, что если росли цены на нефть, то рос внутренний и отчасти внешний спрос и мы механически увеличивали производство без существенного повышения эффективности. И за счет этого экономика росла достаточно быстро. Интенсивная часть обеспечивала порядка 2,5% экономического роста в год. Сейчас [без роста цен на нефть] темпы роста экономики чуть ниже этого, но для того, чтобы расти на уровне хотя бы мировой экономики, нужно не просто принять какие-то меры, а кардинально перестроить модель экономического роста. Конкретные меры, которые для этого нужны, не один раз разрабатывались в разных экономических программах, и их хватит на много лет вперед».