Цена отключения: уроки прошлого
Самая простая аналогия с сегодняшними событиями – разрыв хозяйственных связей, переориентация торговли и перенастройка цепочек добавленной стоимости, с которыми Россия столкнулась в начале 1990-х. Однако нынешняя ситуация с отключением страны от части глобальной экономики несколько иной природы: к «новым нестандартным условиям» стране предстоит приспосабливаться после десятилетий технологического сближения с миром. О том, чем текущая ситуация отличается от 1990-х и каким может быть ее влияние на экономический рост в среднесрочной и долгосрочной перспективе, рассказал в своем докладе «Долгосрочный рост российской экономики. Опыт прошлого для осмысления последствий украинского кризиса» директор и ведущий научный сотрудник Центра исследований производительности НИУ ВШЭ Илья Воскобойников. «Эконс» публикует выдержки из выступления.
Внутренние связи
– Трансформация начала 1990-х сопровождалась гигантским экономическим спадом и падением производительности. Выпуск в стране за 1990–1995 гг. сокращался в среднем на 8,4% в год в основном за счет снижения производительности, которое внесло в этот спад больше половины. Такого глубокого эффекта сегодня не ожидается, и это объясняется несколькими причинами.
Во-первых, трансформационный спад 1990-х объяснялся дезорганизацией производственных цепочек, обусловленной неспособностью институтов поддерживать полный производственный цикл: старые институты плановой экономики очень быстро деградировали, а новые институты, связанные с обеспечением исполнения контрактов, еще не были подкреплены силой государственной власти. Второй механизм снижения производительности в 1990-х – рост издержек на поиск инвестиций, с которым предприятия столкнулись в новых условиях.
Сегодня мы тоже видим спонтанную переориентацию торговли и производственных цепочек и значительное усложнение поиска инвесторов в связи с финансовыми санкциями, хотя еще недавно в нашем распоряжении был весь глобальный рынок. Однако сейчас мы не столкнулись с необходимостью перестраивать всю законодательную базу, связанную с рынком труда и обеспечением выполнения контрактов. Еще одно отличие – на рынке меньше предприятий, которые не способны производить востребованную продукцию.
Кроме того, сегодня не нужна столь же масштабная переориентация внутренних производственных связей, какая имела место в начале 1990-х. Нет высоких рисков разбалансировки внутреннего денежного обращения. 1990-е ознаменовались и рекордными показателями инфляции – так, в 1992 г. инфляция выросла в 26 раз. Инфляционные ожидания сегодня достаточно высокие, но все-таки о цифрах, которые наблюдались в 1990-х, к счастью, речи не идет. Это значит, что эффект инфляции, который в 1990-х очень сильно мешал вести какую-либо деятельность и заниматься каким-либо прогнозированием, сегодня существенно меньше.
Качество капитала
– Когда мы говорим о трансформационном спаде 1990-х и пытаемся провести аналогию с сегодняшним днем, следует учитывать ситуацию с основным капиталом. В 1990-х его прирост перешел в отрицательную зону: произошло массовое выбытие основного капитала, в первую очередь машин и оборудования, которые на тот момент в принципе не могли производить продукцию, востребованную в условиях рыночной экономики. Этот спад ускорялся вплоть до 1994 г., затем замедлился, и в начале 2000-х предприятия начали массово закупать импортное оборудование. В итоге уже с начала 2000-х гг. данные показывают, что качество и структура основного капитала стали способствовать, а не препятствовать экономическому росту.
Структура основного капитала в России сегодня совершенно иная, чем в 1990-х, она адаптировалась к условиям рыночной экономики. Поэтому сегодня, конечно, масштабов выбытия основного капитала, подобных тому периоду, не произойдет.
Однако сегодня возникает риск снижения роли основного капитала из-за роста цены современного оборудования. Активная часть капитала в России накапливалась в тучные годы (2002–2007 гг.), когда машины и оборудование преобладали в капиталовооруженности. С переходом из тучных лет в стагнацию качество капитала начало ухудшаться, и фаза, в которую мы сейчас входим, может оказаться усилением этого неприятного тренда.
Главный вопрос теперь – качество основного капитала, то есть доли активной части основного капитала, который обеспечивает основной вклад в рост. Это машины, оборудование, информационный и коммуникационный капитал и нематериальные активы – тот капитал, который имеет сравнительно короткие сроки службы и достаточно быстро дает вклад в производство продукта.
Доля активной части основного капитала во многом связана с тем, насколько эффективно рынок перераспределяет инвестиции по отдельным видам и насколько восприимчивы предприятия к тому, во что именно инвестировать сейчас – в новый станок, в новое здание или в новый софт. Неправильно принятое решение может привести к тому, что некоторые активы внесут значительно меньший вклад в рост, чем предполагалось.
В период плановой экономики экономический рост существенно терял от того, что инвестиции распределялись неэффективно. Вложения в инфраструктуру, зачастую мертвую, были значительно выше, чем вложения в активную часть. В те годы, несмотря на обильные инвестиции, не хватало того самого капитала, который был необходим для роста. Вкладывалось не в то, что нужно, и не так.
Это было связано с отсутствием рыночного ценообразования и эффективного механизма перераспределения ресурсов. Это проявлялось в перераспределении не только капитала, но и ресурсов труда и материальных ресурсов.
Нефть
– С начала 2000-х видна линейная корреляция между темпами прироста капитала и уровнем цен на нефть. Инвестиции в российскую экономику, в том числе в основной капитал, тесно связаны с ценами на нефть и текли в страну вместе с потоками нефтяной выручки. Поскольку этот период был довольно длительным – примерно с 2003 г. вплоть до 2021 г., – по-видимому, мы еще довольно долго могли бы находиться на этой траектории. Но происходящее снижение выручки от продажи природных ресурсов ситуацию с приростом капиталовооруженности может ухудшить.
Это также говорит о том, что ни в коем случае нельзя отказываться от рыночного ценообразования внутри страны. Очень плохо, что современные виды капитала для отечественных предприятий теперь будут существенно дороже в связи с усложнением внешней торговли. И связь инвестиций с уровнем цен на нефть сегодня, наверное, тоже может работать по-другому, хотя в той или иной форме она, конечно, сохранится.
Ресурсное богатство – это еще и ресурсная зависимость. Если посмотреть на динамику совокупной факторной производительности (СФП) российской экономики, можно увидеть, что стагнация экономики с 2010-х гг. связана со снижением СФП. Трактовать это можно двумя способами. Можно говорить о нарастающем инновационном отставании. Возможно, так и есть, но это скорее связано с отдельными отраслями, а не с экономикой в целом. Другое объяснение – изменение структуры экономики и перераспределение ресурсов в пользу отраслей, демонстрирующих отрицательную производительность.
С 2010-х гг. совокупную факторную производительность стала существенно тормозить динамика производительности добывающего комплекса, то есть добывающий комплекс отвечает за значительную долю стагнации экономики. Добыча, переработка и транспортировка сырьевых ресурсов – процесс с точки зрения производительности довольно капризный; например, производительность в нефтяной отрасли может зависеть от возрастной структуры нефтепромыслов. Если сравнить динамику производительности российского нефтекомплекса с аналогичными отраслями стран ОЭСР, можно увидеть, что в плане этой динамики он ничем особо не выделяется. Отличие в том, что в российской экономике доля сырьевого комплекса относительно велика – и динамика его производительности влияет на темпы всей экономики. Трудно ожидать изменений этой динамики в ближайшие годы, и, боюсь, здесь мы и дальше столкнемся со сложностями.
Технологии
– В российской экономике с 1990-х происходило технологическое сближение с миром. Те отрасли, которые выжили, получили возможность испытать преимущество отсталости, о котором довольно много написано в литературе: предприятия со сравнительно низким уровнем технологического развития могут наращивать производительность очень быстрыми темпами, перенимая уже существующие технологии. Поэтому в России высокотехнологичная промышленность в 1995–2007 гг. демонстрировала очень высокий рост производительности – около 6,5% в год, как и в промышленно развитых странах бывшего соцлагеря – Чехии, Венгрии, Словении; эти темпы были вдвое выше, чем, например, в Германии. В Советском Союзе динамика СФП в 1960-х была такой же, как в России в 2000-х, то есть СФП быстро росла, но затем последовательно замедлялась из-за неэффективного распределения ресурсов.
Вклад в развитие экономики в последние 20 лет вносили также структурные изменения на рынке труда и распределение рабочей силы в пользу более образованных и более квалифицированных работников. Больше всего от этого выигрывали финансы, связь и телекоммуникации и другие отрасли, требующие высокой квалификации. Это как раз те направления, которые сегодня могут пострадать из-за оттока квалифицированных кадров.
Одновременно с улучшением качества рабочей силы в течение всего периода с начала 1990-х в России шло расширение неформального сектора. Оно не приостановилось даже в тучные 2000-е.
Неформальный сегмент – это мощный социальный буфер, который позволяет людям выживать, когда на формальном рынке труда происходят неблагоприятные изменения. Сегодня это снова актуально. Правительство совершенно справедливо, с моей точки зрения, делает упор на большую свободу предпринимательства в новых нестандартных условиях, что автоматически означает лучшие условия для неформального сектора.
Однако роль этого буфера с точки зрения роста производительности труда в целом негативна. Переход из формального предприятия в неформальный сектор, где производительность, как правило, ниже, дает отрицательный вклад в рост агрегированной производительности труда. Такой структурный сдвиг неизбежен.
Уроки прошлого
– Если мы пытаемся извлечь уроки из изоляционного развития, то да, изоляция – это плохо, это замедляет развитие. Но в первую очередь важно думать об эффективности распределения тех ресурсов, которые есть.
Главный вывод, на мой взгляд, – необходимость сохранить свободное ценообразование. Усиление регулирования цен будет губительно для экономики. Свободное ценообразование обеспечивает эффективное распределение имеющихся ресурсов – и в этом смысле у нас на руках опыт позднего СССР: неэффективное распределение ресурсов для долгосрочного роста было гораздо большей проблемой, чем, скажем, замедление инновационного развития.
Второй вывод: импортозамещение неизбежно. Мы отсекаемся от мировых рынков, и придется жить в этой реальности. И здесь нужно подумать, как этим можно воспользоваться. В теории торговли есть аргумент младенческой отрасли (infant industry argument). Суть его в том, что мы, например, делаем автомобили «Жигули», но они еще не такие хорошие, чтобы конкурировать с Mercedes, и тогда, если некоторое время не пускать на свой рынок «мерседесы», то «жигули» получат возможность немножко подрасти, и после этого рынок можно открывать. Правда, этот аргумент в теории торговли приводится в качестве примера того, что идея защиты низкопроизводительного внутреннего производителя, по существу, подрывает конкуренцию, поскольку всегда есть соблазн для такого неэффективного отечественного производителя отодвигать момент открытия границ все дальше. Но в наших условиях открытие границ не в нашей власти. И, может быть, имеет смысл подумать о том, в каких отраслях действительно можно сформировать конкурентные преимущества на будущее.
Новые условия – также хороший повод подумать об «умной» диверсификации, до которой не доходили руки в период ресурсной спячки, когда и так было хорошо оттого, что цены на нефть были высокими. Мы видим, что совокупная производительность экономики замедлялась из-за замедления производительности нефтегазового комплекса, имеющего большую долю в экономике. Высокая доля ресурсных отраслей – это то, что никак не меняется с середины 1990-х. Может быть, сейчас, в новых условиях, мы начнем двигаться к диверсификации, в первую очередь развивая услуги, что способствовало бы развитию производства, – это услуги, связанные с финансовым посредничеством, лизингом и всем тем, что делает жизнь предприятий со сложным производством проще. Бремя непрофильной деятельности для высокотехнологичных промышленных предприятий перекладывается на небольшие специализированные фирмы, обеспечивающие услуги логистики, транспорта, бухгалтерии, лизинга.
Следует ответить и на вопрос о том, какие потенциально доступные внешнеэкономические связи критически важны для технологического развития и роста, для поставки промежуточных продуктов, оборудования и предотвращения деградации технологий и человеческого капитала. Я думаю, мы сегодня обязаны задаться этими вопросами, чтобы в ближайшие годы эти моменты по возможности не упустить и создать плацдарм для долгосрочного развития.
