Роберт Барро: Cтимулировать экономический рост госрасходами – это попытка создать вуду-экономику
Роберту Барро скоро 75, и он весьма активен и в научной работе, и в экономической публицистике. На острие обсуждения основных тем экономической политики он уже почти полвека, и его исследования всегда имели очень прикладной характер – они важны для экономической политики. RePEc – электронная библиотека с около 3 млн научных работ, статей и книг из более ста стран – называет его пятым по влиятельности экономистом мира (после Андрея Шлейфера из Гарварда и NBER, Джеймса Хекмана из Университета Чикаго, Дарона Аджемоглу из MIT и Джозефа Стиглица, профессора Колумбийского университета и нобелевского лауреата).
Две с половиной сотни статей и докладов, почти два десятка книг об экономическом росте, налогах, экономической политике и др. – охватить наследие Барро не просто. Но и не слишком сложно: он никогда не разбрасывался. Работы Барро сконцентрированы вокруг нескольких ключевых тем, а в популярных статьях он, в отличие от своего главного публицистического оппонента – Пола Кругмана, писал практически только о том, что хорошо знал как ученый.
Начав как кейнсианец, Барро почти сразу оказался под влиянием теории рациональных ожиданий. И внес огромный вклад в ее макроэкономическую проекцию. Близкие к либертарианским взгляды Барро на экономическую политику – причина, по которой он, в отличие от других известных экономистов, не был консультантом американского правительства. Трудно быть популярным в правительстве, если выступаешь за его минимизацию, говорил об этом сам Барро.
Как работают госрасходы
Почти 200 лет назад, в 1820 г., Дэвид Рикардо в «Эссе о системе финансирования» описывал, как работает госбюджет: расходы могут быть профинансированы за счет налогов или в счет долга, который позволяет перенести расходы на будущее. Если государственные расходы финансируются долгом, у домохозяйств больше средств для потребления сейчас, но при этом они учитывают, что в будущем правительству придется повысить налоги, чтобы расплатиться с долгами. Поэтому, говорил Рикардо, в долгосрочном горизонте бюджетно-налоговая политика нейтральна по отношению к совокупному спросу (то есть к экономическому росту). Это правило назвали эквивалентностью Рикардо (Ricardian equivalence).
В середине XX века о ней забыли как экономисты, так и чиновники: благодаря Кейнсу господствующим стало убеждение, что с помощью госрасходов можно увеличивать экономический рост. Предполагалось, что государство может занимать и увеличивать расходы, а частный сектор будет покупать госдолг, воспринимая гособязательства в портфеле как прирост своего богатства. В начале 1970-х Барро был близок к кейнсианским подходам, развивая идеи Шумпетера, Хансена, Кузнеца, Леонтьева. Но уже к 1974 г. он «отрубил» кейнсианские корни, примкнув к неоклассической революции в макроэкономике, научившей экономистов смотреть на поведение экономических агентов через призму рациональных ожиданий.
В работе Are Government Bonds Net Wealth? Барро построил модель, показывающую, как домохозяйства адаптируют свое поведение в настоящем и будущем, исходя из долговой политики правительства. Поддержание дефицита бюджета не будет стимулировать экономику, потому что рациональные домохозяйства просто будут больше сберегать в ожидании будущих более высоких налогов, аргументировал он.
Сокращение налогов, финансируемое ростом дефицита бюджета, ведет к более высоким налогам в будущем, которые имеют ту же стоимость, что и текущее налоговое сокращение. Нужно сопоставлять не сегодняшние расходы и доходы, а чистую приведенную стоимость расходов с чистой приведенной стоимостью доходов. Гособлигации могут рассматриваться как чистое богатство лишь в случае, если их ценность превышает приведенную стоимость прироста налоговых обязательств в будущем, писал Барро. А значит, владение долгом связано с обременением: семьи должны оставлять детям большее наследство, чтобы они справились с будущим ростом налогов. «В экономике не бывает бесплатных обедов, – писал Барро в конце 1980-х, – и за расходы правительства придется заплатить, сейчас или позже». По сути, Барро перевел Рикардо на язык современной науки (сразу вписав свое имя рядом с ним: «теорема эквивалентности Рикардо-Барро»).
В экономике не бывает бесплатных обедов: за расходы правительства придется заплатить, сейчас или позже.
Роберт Барро, The Ricardian Approach to Budget Deficits
С Барро спорили многие именитые экономисты – например, президент NBER Мартин Фельдштейн, нобелевские лауреаты Джеймс Бьюкенен и Пол Кругман (последний вел активные дебаты в 2000–2010-х): в рикардианском равенстве слишком много допущений, включая рациональность поведения индивидов. Но статья о госдолге стала одной из самых цитируемых среди всех современных работ и даже для оппонентов Барро до сих пор служит отправной точкой. Многие рассуждения о бюджетной политике начинаются с нее, чтобы затем внести некоторые уточнения (например, эмпирические исследования не обнаруживают у американцев роста сбережений, а вроде бы рост госдолга должен их к этому побуждать).
Барро разъяснял: теорема верна лишь при данном уровне госрасходов, оплатить которые можно за счет либо налогов, либо госдолга. Если уровень госрасходов меняется, в игру вступают другие факторы: способствуют ли госрасходы вытеснению частных трат, какова их сравнительная продуктивность и т.д. Сейчас Барро говорит, что долг позволяет смягчить изменение налоговых ставок (а ставки лучше резко не менять, ведь тогда они теряют предсказуемость).
Монетарная политика: небанальная рациональность
В серии статей, написанных в 1970-х, Барро, практически примкнувший к Милтону Фридману (противник кейнсианской концепции активного государственного вмешательства в экономику, основоположник макроэкономической теории монетаризма), показал, какие выводы для монетарной и бюджетной политики дает рикардова эквивалентность. Например, она означает, что размер бюджетного дефицита (то есть величина заимствований) варьируется так, чтобы можно было не менять налоговые ставки. Это делает бюджетную политику контрцикличной: дефицит растет во время спада экономики и снижается в период роста, а рост инфляции вследствие долгового финансирования бюджета повышает номинальный ВВП.
Контрцикличной становится и монетарная политика – в случае, если инфляционные ожидания формируются рационально, а нацбанк «приноравливает» к ним ключевую ставку. Казалось бы, нацбанк, обладающий возможностью произвольно менять процентную ставку, будет этим пользоваться, увеличивая предложение денег и тем самым инфляцию. Но через некоторое время это будет учтено в рациональных инфляционных ожиданиях экономических агентов, что сведет выгоду от не ограниченной ничем монетарной политики к нулю. Стабильность же цен помогает росту инвестиций и всей экономики: это заставляет денежные власти заботиться о низкой инфляции.
Если у участников рынка есть сомнения в том, что монетарные власти будут придерживаться низкой инфляции, последним лучше сразу ограничить себя монетарными правилами, которые будут влиять на ожидания экономических агентов. Сейчас это общепринятая аксиома, которой следуют едва ли не все центральные банки, а в 1983 г. это звучало весьма небанально.
Денежно-кредитная политика очень сильно изменилась с 1970–1980-х гг., и это принесло огромный успех. Произошел сдвиг в сторону идеи, что монетарные власти должны быть привержены стабильности цен, или инфляционному таргетированию. <…> Когда вы повышаете ставку, инфляция должна снижаться. Этот механизм сработал намного лучше, чем я мог предположить в конце 1970 – начале 1980-х гг., и не только в США.
Роберт Барро
Склонность к монетаризму и уменьшению госрасходов ввергла Барро в бесконечные, продолжающиеся уже около 40 лет споры с Кругманом, Брэдом ДеЛонгом (профессор Беркли, активный публицист и экономический блогер) и другими именитыми неокейнсианцами, с Тайлером Коуэном (которого в 2011 г. журнал Foreign Policy включил в топ-100 глобальных мыслителей, а журнал The Economist – в число наиболее влиятельных экономистов десятилетия) – в научных статьях, в публицистике и в интервью.
Рост госрасходов: вычет из ВВП
Вопрос о том, финансировать ли госрасходы за счет сегодняшних налогов или завтрашних (госдолг), на самом деле вторичен, часто повторяет Барро. Намного важнее уровень расходов и доходов бюджета. С этим связаны основные претензии Барро к Джорджу Бушу-младшему: в его первый срок (2001–2005) бюджетные расходы росли буквально по всем фронтам. Досталось от Барро и Бараку Обаме.
Команда Обамы заявляла, что мультипликатор госрасходов равен почти 1,5, то есть рост госрасходов и совокупного спроса на одну единицу ведет к увеличению ВВП на 1,5 единицы. «Если этот механизм работает, непонятно, почему госзакупки нужно увеличить всего на $1 трлн», – вопрошал Барро. Предполагается, что, если государство покупает самолет или строит мост, рост экономики позволяет произвести этот товар без сокращения на ту же сумму других инвестиций или потребления. Это чудо объясняют тем, что прирост госпотребления происходит за счет капитала и труда, которые до того не были задействованы в экономике, писал Барро: Кейнс объяснял это зарплатами и ценами, застрявшими на определенном уровне, но если так, проблему можно было бы решить экспансионистской монетарной политикой. А раз это не так, есть нечто более глубокое, что кейнсианцы до сих пор не могут объяснить. И куда более вероятно, что при данном размере ВВП прирост госрасходов вызывает соответствующее падение прочих частей ВВП – потребления, инвестиций и чистого экспорта, считает Барро. Намерение команды Обамы поддержать спрос ростом госрасходов Барро в колонке для WSJ сравнил с вуду.
Есть два способа смотреть на кейнсианские программы бюджетного стимулирования. Это либо божественное чудо… либо макроэкономический аналог кровопускания.
Роберт Барро
Осенью 2009 г., в разгар дискуссий о том, как спасать американскую экономику от рецессии, Барро опубликовал статью, показывающую, что стимулировать рост госрасходами – очень плохой вариант. Налоговый мультипликатор для военных расходов, рассчитанный для экономики США за XX век, составляет 0,4–0,5 в рамках одного года и 0,6–0,8 – в сумме для двух, то есть влияние снижается. Мультипликатор для невоенных госрасходов Барро точно не рассчитал, но уверен, что его уровень еще ниже.
Особенно неэффективен непродолжительный рост госрасходов (антикризисные «пакеты»), поскольку экономические агенты рассматривают их как временные, понимая, что непродолжительный рост расходов сменится их снижением или повышением налогов, считает Барро. Поскольку мультипликатор госрасходов во всех случаях меньше единицы, ускорять рост ВВП увеличением госрасходов сложно, но зато легко нарастить госдолг и создать предпосылки для нового кризиса.
Только во время войн рост госрасходов оказывает заметное положительное влияние на совокупный спрос, поскольку в такие периоды увеличение госрасходов почти не ведет к «вымыванию» частных расходов (во время Второй мировой войны военные расходы США выросли на $540 млрд, достигнув 44% ВВП, а реальный ВВП повысился на $430 млрд: упали частные инвестиции, экспорт и невоенные госзакупки). Эта же закономерность верна для долгового финансирования во время войны, когда рост госдолга ведет к увеличению совокупного спроса. Сначала Барро анализировал влияние госрасходов на экономику на примере США, но затем получил те же выводы на двухсотлетнем британском материале.
Экономический рост
Изучение государственных финансов и монетарной политики естественно подвело Барро к исследованию экономического роста и влиянию на него экономической политики. Барро и здесь развивал неоклассический подход, разрабатывая эндогенную модель роста: что долгосрочный рост экономики определяется не внешними факторами, а внутренними (инвестиции в человеческий капитал, аккумуляция инноваций и знания).
Этот подход начал развивать Кеннет Эрроу (получивший в 1972 г. Нобелевскую премию за вклад в теорию общего экономического равновесия и теорию благосостояния), а продолжили Пол Ромер, Роберт Лукас, Филипп Агийон. Во многом эндогенный подход отражает развитие постиндустриальной экономики и позволяет учитывать возросший вклад экономической политики и человеческого капитала в темпы экономического роста, учитывая такие факторы, как верховенство права, уровень экономической свободы, политическая стабильность, качество инфраструктуры.
Как человеческий капитал, уровень образования влияют на экономический рост – это Барро неоднократно показывал на данных по множеству стран. Расчет по 146 странам за 1950–2011 гг. демонстрирует, что за этот период среднее время, проведенное жителями этих стран старше 15 лет за партой, выросло с 3,2 до 7,8 года, уровень неграмотности в развивающихся странах упал с 65% до 20% (а в когорте 15–24 года – до 7%). С 43% до 14% снизился разрыв между временем, которое проводят в школе мальчики и девочки, при этом каждый дополнительный год в школе дает прибавку в 5–12% дохода.
На долгосрочный экономический рост также влияет и уровень госрасходов и налогов – за счет влияния на сбережения и инвестиции. У американцев уровень сбережений, за счет которых можно финансировать инвестиции, достаточно низок. Но сохранению темпов экономического роста помогает снижение цен на инвестиционные товары, говорит Барро: «С начала 1990-х цены на инвестиционные товары значительно снизились в отношении к цене потребительских товаров. Это произошло благодаря компьютерам и другим капитальным товарам. Благодаря изменению относительных цен экономика США получает больше инвестиционных товаров при сохранении неизменным отношения инвестиций к ВВП. Нужно меньше сбережений, чтобы профинансировать необходимый объем инвестиций. Возможно, это объясняет снижение национальной нормы сбережений».
Эта цитата очень характерна для Барро. Он не боится с оговорками высказывать гипотезы, в которых сам до конца не уверен или которые не получили полного эмпирического подтверждения. Такова, например, работа, показывающая связь рынка ценных бумаг, инвестиций, корпоративных прибылей и экономического роста: Барро демонстрирует ее, честно указывая, что в разные периоды она имеет разную силу.
Демократия и экономика
Исследования экономического роста заставили Барро задуматься о том, как связаны демократия и экономика. Об этом он написал всего одну научную статью, но весьма значимую. До сих пор многие думают о демократии как об институте, способном решить экономические проблемы, ускорить рост, повысить благосостояние. Барро показывает, что это не так: демократия может способствовать экономическому росту лишь на «нижних этажах» политических свобод (на переходе от диктатуры к более свободному обществу).
Это происходит благодаря тому, что демократия связана с другими значимыми для экономики факторами: верховенством права, продолжительностью жизни, уровнем образования, участием женщин в экономике и т.д. Если же эти показатели неизменны, показывает Барро, то демократия помогает росту лишь на начальных уровнях. Когда минимальный уровень демократии достигнут, его расширение может затруднять рост экономики. Вовлечение больших социальных групп в коалицию принимающих решения ведет к росту стремления к перераспределению. В то же время некоторые диктатуры могут поддерживать экономические свободы, а не только использовать власть для обогащения приближенных, пишет Барро.
«Вы шутите» – это самая адекватная реакция на предположение, что можно поддерживать демократию западного образца в стране, где люди необразованны, а средний уровень дохода – порядка $200 в год. Как показывает история, у демократических институтов нет шансов закрепиться там, где уровень жизни настолько низок.
Роберт Барро
Зато обратное влияние вполне однозначно: в обществах с более высоким уровнем жизни у демократии есть шанс стать устойчивой, чего не скажешь о бедных обществах, которые могут перейти к демократии, но чаще всего ненадолго. Демократические институты не очень хороши как подпорка экономического роста. Демократия – это результат, а не средство. Политические свободы – своего рода роскошь, которая становится доступна на определенном этапе экономического развития, резюмирует Барро.
Альтруизм и рождаемость
Начав как «чистый» макроэкономист, Барро принял активное участие в экспансии экономики в смежные области. В 1986 г. он вместе с Гэри Беккером публикует работу о том, как экономика влияет на рождаемость. В тот момент считалось, что «спрос на детей» определяется необходимостью позаботиться о том, чтобы в старости получить от них поддержку.
Барро и Беккер, у которых на двоих 8 детей, не спорили: рост пенсионных отчислений снижает рождаемость. Но их подход концептуализирует альтруистическую идею «продолжения рода». Модель Барро и Беккера предполагает, что родители получают выгоду от преуспевания своих потомков. Родителей они рассматривают не как эгоистов, чьи решения по поводу рождаемости определяются желанием получить поддержку в старости, а как альтруистов, заботящихся о расширении и продолжении династии и сравнивающих выгоду от увеличения числа детей со стоимостью их выращивания. На рождаемость позитивно влияют процентные ставки (чем они выше, тем больше стимул отложить потребление на будущее, в том числе дальнее), уровень альтруизма и вероятность выживания детей, а негативно – технический прогресс и отчисления на пенсионное страхование. Эту модель рождаемости Беккер развивал с 1960 г., а Барро помог ему выразить ее экономически.
В результате, писал два десятка лет спустя Маттиас Допке, этот подход Беккера, до середины 1980-х почти не оказывавший влияние на экономическую науку, оказался воспринят другими экономистами. Дети перестали быть для экономистов «абстрактным благом», соотносимым с расходами на их выращивание. Беккер и Барро открыли «династическую полезность», сопоставив расходы на детей с будущим благосостоянием потомков, важным для родителей в меру их альтруистичности.
Экономика и религия
С начала 2000-х Барро вместе с Рейчел МакКлири изучает взаимовлияние экономики и религии. Целями их первой работы на эту тему было измерить влияние религии на экономический рост (на данных 59 стран) через культурные механизмы – привычку к честности в исполнении контрактов, готовность сберегать, открытость к инородцам и т.д. Также они попытались посмотреть на обратное влияние: ведет ли рост благосостояния к снижению приверженности к религии (этому могут способствовать, в частности, распространение образования и науки, повышение ценности времени, конкуренция религий между собой – приверженцев религии больше там, где она имеет государственный характер).
Результаты оказались противоречивы. С одной стороны, с ростом подушевого ВВП и продолжительности жизни люди реже ходят в церковь и меньше верят в загробную жизнь. С другой стороны, более образованные люди посещают церковь и верят в рай не реже, а чаще. Значимой связи между религиозностью и экономическим ростом не обнаружилось. Следующая работа показала, что экономический рост позитивно связан с религиозностью, но негативно – с частотой посещения церкви. Барро и МакКлири объяснили это тем, что религиозность – это «output» (продукт) для религии, а воцерковленность – ее «input», в то время как религия влияет на экономику опосредованно, через культурные обычаи (а они, в свою очередь, находятся под влиянием верований). В целом же скорее развитие экономики влияет на распространение религии, чем наоборот.
Этим летом Барро и МакКлири опубликовали книгу, обобщающую их работы о религии, – The Wealth of Religions: The Political Economy of Believing and Belonging, и в ближайшие месяцы будут участвовать в ряде мероприятий в поддержку ее продаж.
Барро и Трамп
В многочисленных публицистических текстах и выступлениях Барро последовательно критикует сторонников увеличения вмешательства государства в экономику. Он крайне не одобрял массивный пакет госвливаний в экономику США во время «Великой рецессии». Стимулирование совокупного спроса и рост перераспределения от богатых к бедным – не те методы, которыми можно увеличить экономический рост. Среди немногих мер госпомощи экономике, которые Барро поддерживает, – снижение налогов, удаление избыточного госрегулирования и инвестиции в инфраструктуру. При Рональде Рейгане и Буше-младшем снижение налога на доходы дало существенную прибавку к экономическому росту. Но призывы Барро к Обаме перейти от кейнсианских программ стимулирования экономики к мерам, ориентированным на рост мотивации людей работать и зарабатывать больше, особого успеха не имели.
Политика Трампа вызывает у Барро больше симпатий: он снизил корпоративные и личные налоги, уменьшил регулятивное бремя. Это беспроигрышная политика. Коллеги Барро по Гарварду, в основном демократы, удивляются, как он может поддерживать Трампа. Но теперь негативный эффект от развязанных Трампом торговых войн может превысить его экономические достижения.
Основные преимущества свободной торговли сохраняются, даже если они ускользают от понимания президента и некоторых его советников. Торговля позволяет странам концентрировать свои усилия на товарах и услугах, в производстве которых они имеют сравнительные преимущества. <...> Это не игра с нулевой суммой. Большая международная торговля приносит пользу всему миру.
Роберт Барро
Президент Никсон заслуживает импичмента не за Уотергейт, а за введенное им регулирование цен, говорил Барро полвека назад; теперь он так же говорит о Трампе: «Он заслуживает импичмента не за бесчисленное множество некорректных утверждений, а за начатую им торговую войну». Импорт, пишет Барро, – это вещи, которые нам нужны, и платим мы за них экспортом, то есть вещами, которые нам нужны меньше: «Разве получать нужное в обмен на менее нужное – плохо?» Трамп придерживается другой теории международной торговли, иронизирует Барро: продавать иностранцам экспортные товары – это хорошо, поскольку это внутреннее производство и рабочие места в Америке, а покупать у них что-либо – плохо, ведь эти вещи могли бы быть произведены в стране.
