Крах Silicon Valley Bank: выводы для регулирования

Silicon Valley Bank (SVB), банк с активами $212 млрд и депозитами $175 млрд, был, по общему признанию, «особенным»: очень специализированным на клиентах из сферы технологий и в основном с незастрахованными депозитами стартапов, а не с розничными депозитами. Он не занимался агрессивным привлечением средств под очень высокие ставки, так что это не была «игра на воскрешение» (gamble for resurrection; в финансах – повышение степени риска, например, когда для погашения займа привлекается новый заем по более высокой ставке. – Прим. «Эконс»). Его проблема была в его активах, преимущественно состоявших не из кредитов, а из стандартных и ликвидных ценных бумаг, которые плохо хеджировались от процентного риска. Недавнее повышение процентных ставок в сочетании с плохим хеджированием снизило стоимость активов банка и в конечном итоге привело к его неплатежеспособности, когда некоторые вкладчики решили изъять свои депозиты.

SVB выглядит явным провалом США и в банковском регулировании, и в надзоре. Вместе с другими банками SVB успешно лоббировал в Конгрессе более слабое регулирование, которое позволило ему – и другим банкам – опираться в учете на бумаги, купленные для удержания до погашения (банки инвестируют в облигации казначейства США или долгосрочные ипотечные облигации, имеющие минимальный или нулевой кредитный риск, чтобы удерживать их до погашения; убытки, которые могут возникать из-за изменения цен на госбонды, исчезают по мере погашения этих бумаг – если банк не сталкивается с необходимостью их срочной продажи. – Прим. «Эконс»); и освободиться от базельских требований к коэффициенту покрытия краткосрочной ликвидности ( Basel liquidity coverage ratio, LCR: норматив для всех банков, требующий поддерживать объем высоколиквидных активов в определенном соотношении с ожидаемым оттоком средств в течение 30-дневного стрессового периода – для обеспечения устойчивости к краткосрочным шокам ликвидности. – Прим. «Эконс»).

В терминах антикризисного управления последовал bailout (спасение банка государством либо государственными или частными организациями посредством предоставления финансовой помощи. – Прим. «Эконс»): после туманного сообщения властей о том, что банк спасать не будут, но постараются помочь вкладчикам с незастрахованными депозитами, выходные 11–12 марта 2023 г. завершились решением о предоставлении полной гарантии по незастрахованным депозитам, так что это был именно bailout, стоимость которого власти в будущем могут переложить – а могут и не переложить – на весь банковский сектор за счет повышения страховых сборов.

Это решение перекликается с некогда принятыми решениями в отношении хедж-фонда LTCM ( крупнейший хедж-фонд, в 1998 г. оказавшийся на грани банкротства из-за азиатского кризиса и спасенный ФРС посредством докапитализации на $3,5 млрд. – Прим. «Эконс») или инвестбанков Bear Stearns и Merrill Lynch (оказавшихся на грани краха в 2008 г. и выкупленных соответственно JPMorgan Chase и Bank of America. – Прим. «Эконс») и отличается от решения в отношении Lehman Brothers (которому позволили рухнуть, что считается спусковым крючком глобального финансового кризиса 2008 г. – Прим. «Эконс»). И логика этого решения одновременно и похожа (стремлением предотвратить «набег на банки»), и не похожа (стремлением защитить техностартапы, а не кредиторов) на эти три предыдущих случая.

Общие принципы надзора

Банки занимаются трансформацией сроков погашения финансовых инструментов (привлекают средства на короткие сроки для вложения в долгосрочные активы. – Прим. «Эконс»), что делает их уязвимыми к «набегам» вкладчиков. Как показали Дуглас Даймонд и Филип Дибвиг в своей работе, получившей в 2022 г. Нобелевскую премию, при неполном страховании депозитов существует несколько равновесий Нэша (см. врез ниже. – Прим. «Эконс»); и это еще более верно в эпоху онлайна и интернет-банкинга – только за один день 9 марта 2023 г. вкладчики SVB сняли депозиты на сумму $42 млрд!

Риски заражения действительно существуют, но все же стоит задаться вопросом, почему банкротство специализированного американского банка среднего размера, такого как SVB, способно привести к тому, что крупные банки в Европе потеряют более 10% своей рыночной стоимости за пару дней.

Одной из причин, конечно же, является то, что некоторые факторы, повлиявшие на SVB, – в частности, текущий цикл повышения процентных ставок и риск рецессии – потенциально могут повлиять на каждый банк. Эта ситуация до некоторой степени перекликается с эпизодом 1980-х гг. в США, когда специализированные ссудно-сберегательные учреждения стали «сопутствующим ущербом» антиинфляционной политики ФРС. Рынки по своей природе волатильны, особенно когда инвесторы начинают задаваться вопросом, не прибегали ли банки к неосмотрительной трансформации сроков погашения по недосмотру надзорных органов. Более того, для каждого учреждения, которое застраховало себя от повышения процентных ставок, существует контрагент, который принял на себя этот риск и, возможно, хеджировал его, а мог и не хеджировать и т.д. Это может привести к нервозности («мы опять в 2008 году?») и проблемам с ликвидностью у некоторых банков. Проблемы с ликвидностью неизбежно перерастают в проблемы с платежеспособностью. В этот момент паника может стать самоподдерживающейся, когда вкладчики, то есть те, кто может совершать «набеги», начинают их совершать, если они защищены менее чем полностью.

Выбирая между bailout и банкротством либо bail-in (спасением банка за счет его кредиторов и вкладчиков, например путем конвертации обязательств перед ними в акции банка. – Прим. «Эконс»), финансовые власти сталкиваются с дилеммой выбора между финансовой дестабилизацией и моральным риском. Не стоит забывать урок 15 сентября 2008 г., когда решение переложить убытки Lehman Brothers на его вкладчиков с краткосрочными депозитами было принято для того, чтобы избежать bailout, – но в итоге это стало самым дорогостоящим для налогоплательщиков крахом банка, вызвав панику и углубив Великую рецессию.

Конечно, моральный риск является серьезной проблемой, которую не следует недооценивать, а гарантии по вкладам ex-post усугубляют ее. Для эффективного решения этой проблемы необходимо сосредоточить убытки на тех инвесторах, которые не могут «устроить набег», то есть на акционерах, держателях облигаций и срочных вкладов (и, возможно, подать в суд на высшее руководство и членов совета директоров банка за неправомерное поведение).

Распределять «боли» среди тех, кто умеет «бегать», определенно контрпродуктивная идея. Во всяком случае, нельзя надеяться ввести «серьезную дисциплину» в банках путем спасения краткосрочных депозитов, принадлежащих частным лицам или фирмам, крупным или малым, и обеспечивающих бесперебойность обычной жизнедеятельности фирм, то есть платежи арендодателям, поставщикам, выплаты зарплат сотрудникам, а также получение платежей от клиентов. Как правило, такие вкладчики не имеют экспертизы в мониторинге банков, и это и не должно быть их работой, поэтому они склонны реагировать спонтанным «бегством», что, как правило, разрушительно для экономики. Это идея, лежащая в основе «гипотезы представительства» (representation hypothesis), выдвинутой в 1994 г.: следует делегировать функцию мониторинга, передав ее от вкладчиков другим сторонам, а именно – совместно долгосрочным частным инвесторам и органам надзора и урегулирования несостоятельности.

Это должно быть сделано с помощью комбинации инструментов:

1)    надлежащим образом откалиброванных коэффициентов платежеспособности (капитал, взвешенный по риску, не взвешенный по риску левередж и общая способность поглощать убытки, что добавляет к капиталу субординированные долговые инструменты в рамках стандартов TLAC и MREL (см. врез ниже. – Прим. «Эконс»);

2)    коэффициенты ликвидности (одномесячный LCR и более долгосрочный норматив чистого стабильного фондирования);

3)    необходимая оценка активов по рыночной стоимости;

4)    достаточно навязчивый надзор (с хорошими стресс-тестами);

5)    хорошие планы финансового оздоровления и критические пороги;

6)    надлежащие макропруденциальные буферы.

Базельский комитет и Совет по финансовой стабильности разработали важный пакет правил на этот счет. Сопротивление индустрии, однако, ослабило этот пакет. ЕС по-прежнему не соответствует требованиям «Базеля III», а в США много банков, «избегающих» ряда правил «Базеля III», которые технически применяются только к «международно активным учреждениям».

Уроки для пруденциального регулирования

В ЕС нет кредитного учреждения, подобного SVB, и на фоне фиаско этого банка европейский надзор выглядит лучше (хотя соблюдение «Базеля III» было бы желательным).

При этом первый урок коллапса SVB – для Европы, и заключается он в необходимости усилить решимость органов власти по дальнейшему совершенствованию регуляторной системы в ЕС. Директива ЕС о восстановлении и оздоровлении проблемных банков работала в обратном направлении, с самого начала ее вступления в силу в 2016 г. юридически запрещая, даже в чрезвычайных обстоятельствах, любую помощь до того, как не менее 8% баланса проблемного банка пройдут процедуру bail-in. Это «правило 8% bail-in» имело бы смысл, но только в том случае, если бы все банки ЕС имели 8% долгосрочных субординированных бумаг, подходящих для bail-in, например, в рамках MREL (см. врез выше. – Прим. «Эконс»). Однако сегодня некоторые банки не могут соблюсти это правило, не нанеся ущерба держателям краткосрочных депозитов. В соответствии с этой директивой тот подход, который был применен к SVB в США, для таких банков в ЕС был бы юридически недоступен.

За прошедшие годы был достигнут некоторый прогресс в повышении способности поглощать убытки. Поэтому было бы хорошо, если бы власти ЕС: 1) обнародовали, какая доля банков/банковских активов уже удовлетворяет этому 8%-му правилу; 2) во избежание перемещения депозитов в банки более безопасные или в «слишком большие, чтобы обанкротиться», объявили о плане, который приостановит действие этого «правила 8%» до тех пор, пока этот норматив не будет достигнут в соответствии с публично объявленным графиком и, например, запретом до его достижения распределять дивиденды.

Второй урок SVB, актуальный уже не только для Европы, но и для всего мира, заключается в том, что действующий режим регулирования краткосрочных депозитов, на которые полагаются компании в финансировании своей обычной деятельности, несовершенен и должен быть скорректирован. Защита депозитов в размере только до $250000 или до 100000 евро означает принуждение компаний к ненужным рискам, а для некоторых крупных компаний такая защита – почти то же самое, что полное ее отсутствие, что может оказаться экономически очень затратным.

Есть несколько подходов к решению этой проблемы. Первый заключается в том, чтобы существенно усилить защиту крупных депозитов компаний, учтя риски в комиссии за страхование вкладов, взимаемой с банков, так же, как это сейчас делается в отношении застрахованных депозитов. Калибровка страховых порогов для крупных депозитов компаний – отдельный вопрос, который следует продумать очень тщательно. Естественным подходом было бы привязать страховой порог к размеру компании с учетом ее бизнес-модели. В любом случае это должен быть справедливый актуарный расчет.

Второй, менее «радикальный» подход может заключаться в снижении внутреннего риска для краткосрочных депозитов компаний путем 1) увеличения объема требований, не касающихся непосредственно депозитов (как подчеркивалось выше в уроке для Европы); 2) ужесточения требований LCR за счет повышения ожидаемого ежемесячного оттока, учитывая скорость снятия средств, наблюдавшуюся в SVB и усиливаемую новыми технологиями.

Банковское регулирование и надзор не могут устранить все риски. Тем не менее два вышеприведенных урока предлагают четкие направления действий для того, чтобы сделать банковскую систему более безопасной и лучше оснащенной для поддержки реальной экономики.

Оригинал статьи опубликован на портале CEPR.org/VoxEU. Перевод выполнен редакцией Econs.online.