Роберт Аллен: «Происходит «сервисная революция», и чем это закончится – большой вопрос»

– Спасибо, что согласились побеседовать с нами. Ваши исследования посвящены тому, чтобы объяснить расходящиеся траектории экономического развития разных стран. Данные, которые вы собирали десятилетиями, показывают, что были периоды, когда рост реальных зарплат соответствовал росту производительности труда, и периоды, когда этого не происходило. Какое объяснение вы предлагаете для этих паттернов в данных? Как связаны зарплаты, технологии и глобализация?

– Я изучаю этот вопрос – собираю данные – с 1980-х, то есть очень давно работаю над этой темой. Когда я об этом думаю, я думаю о последних четырех столетиях, и я в первую очередь размышляю над индустриально развитым государством того времени. Первые пару сотен лет это была Великобритания, в которой произошла промышленная революция, а к концу XIX века лидером стали Соединенные Штаты.

За эти четыреста лет было четыре периода. Первый – с 1620 по 1770 г. – преддверие промышленной революции, и в это время растет выпуск на одного работника, и реальные зарплаты растут практически у всех – и у мужчин, и у женщин.

Затем в период промышленной революции выпуск в расчете на одного работника тоже растет, но средняя реальная зарплата остается на одном уровне, а на рынке труда наблюдается огромный разрыв: некоторые работники существенно выигрывают, а у других дела плохи. Затем с середины XIX века происходит бум в Великобритании и в США. И в США он продолжается до 1960-х. Есть перерыв на фоне Великой депрессии в 1930-х, но в целом все данные показывают рост выпуска на одного работника и рост реальных зарплат. А с 1960-х этот тренд вновь рушится.

Известный экономист [Йозеф] Шумпетер писал о капиталистическом развитии как о «вечной буре созидательного разрушения». Это значимая идея, но дело в том, что буря не вечная. И в первый период, с 1620 г. и до промышленной революции, происходило постоянное расширение сектора кустарного производства и сельского хозяйства. Великобритания создает мировую империю – огромные рынки, на которые она может экспортировать продукты ремесленного производства: ткани, скобяные изделия и так далее. Но зарплаты растут, и у изобретателей появляется стимул сократить эти издержки. И промышленная революция сводится к тому, что появляются все эти изобретения, которые уничтожают методы ручного производства и заменяют их машинным производством на фабриках. Это и есть созидательное разрушение. Созидательная часть в том, что производительность труда растет, а разрушение – в том, что уничтожается старая система [производства] и множество людей остаются без работы. Работники, которые выигрывают, – те, кто производит станки или строит здания, и важную роль [начинает] играть накопление капитала.

Все это продолжается до середины XIX века, момента, когда все рабочие места в кустарном производстве уже исчезли и все заняты на фабриках. Происходит новый бум на фоне расширения этого сектора. В случае Великобритании у нее есть империя, в которую она может поставлять свои товары и уничтожать тем самым ручное производство во всех бедных государствах, в процессе она и создает отстающие страны. Что касается США, у них есть внутренняя империя, Запад [страны], так что они «осваивают Запад», и это оказывается источником роста для всей системы. Это продолжается до 1960-х гг. Дальше происходят две вещи. Частично из-за того, что в США высокие зарплаты, наблюдается рост промышленного производства в развивающихся странах, и это, в свою очередь, приводит к деиндустриализации в США. Но главное, что люди начинают переориентировать свой спрос с промышленных товаров на услуги. Поэтому спрос в промышленности не растет. Технический прогресс в индустрии при этом продолжается, а значит, падает число рабочих мест в промышленном секторе. Итак, выпуск на одного рабочего растет, но общий выпуск растет несущественно, и занятость падает. То есть этот сдвиг спроса означает, что происходит «сервисная революция»: сектор услуг растет и уничтожает промышленный сектор. Это процесс созидательного разрушения, который происходит прямо сейчас, и чем это закончится – большой вопрос.

– А как эти исторические процессы влияют на образование?

– Ведется много разговоров об образовании и экономическом росте, о том, как они взаимодействуют, и о том, могут ли различные политики в области образования решить проблему возникшего в обществе неравенства. С одной стороны, рост компьютеризации и прочих технологий привел к существенному росту спроса на определенные виды образованных работников, на некоторые уровни технического образования. Наблюдается рост числа научных, технических, профессиональных, управленческих позиций, которые предполагают наличие университетского диплома. То есть эти изменения спровоцировали рост спроса на образование, так? С другой стороны, «сервисная революция» привела к росту спроса на работников с минимальным уровнем образования: официантов, парковщиков, работников в домах престарелых. Им не нужно образование, и неочевидно, приведет ли в их случае обучение к росту продуктивности или к смене деятельности. И если мы хотим решить проблему низкодоходного труда, придется делать это, увеличивая минимальную заработную плату или проводя другие прямые интервенции на рынке труда. Просто обучение людей проблему не решит.

– Многие исследователи выделяют институциональный аспект развития. Считаете ли вы, что институты действительно играют эту ключевую роль в процессе экономического развития, или это, на ваш взгляд, не причина, а следствие?

– Это глубокий и сложный вопрос. Многие полагают, что важны институты, но нет никакого консенсуса относительно того, какие же институты важны. Это одна из причин, по которым несколько сложно принять эту позицию. Многие утверждают, что, по сути, достаточно минимального управленческого набора: странам нужны надежные права собственности и государство, которое не слишком активно вмешивается в экономику и позволяет работать свободному рынку. Я не совсем с этим согласен. Посмотрим еще раз на промышленную революцию, сравним Англию и Францию. Франции вдоль побережья Средиземного моря для развития сельского хозяйства нужна была ирригационная система. И в XVIII веке предлагается множество проектов ирригации, но ни один из них не реализуется. Потому что для того, чтобы построить ирригационную систему, нужно прорыть каналы на земле множества людей, и они на это не соглашаются, они не хотят продавать свою землю ирригационной компании, они не позволяют сооружать каналы на своей земле, они идут в суд. То есть они действуют, ведь у них защищены права собственности, и они могут остановить эти проекты.

В то же время в Англии объединяют сельскохозяйственные земли, строят каналы – все это реализуют. Почему? Потому что после «Славной революции» 1688 г. парламент имел возможность принимать законы, которые отменяли имущественные права. И они приняли тысячи актов об объединении сельхозземель, строительстве каналов и магистралей – соорудили всю эту инфраструктуру.

Какой вывод можно из этого сделать? Значит ли это, что для развития на самом деле нужны слабые имущественные права? И правительство должно иметь возможность отменять права собственности? Кроме того, это не демократия, не инклюзивная система. Члены парламента – очень состоятельные землевладельцы, и они заинтересованы в том, чтобы принимать законы, увеличивающие стоимость земли, в частности их собственной. В итоге они повышают стоимость земли в стране. И если рассматривать это с экономической точки зрения, это идеально. Верно? Если проводить анализ прибылей и убытков таких проектов, как ирригационная система, стандартная мера прибыльности проекта – рост стоимости земли, к которому он приводит. И в Великобритании оказывается такое институциональное устройство, в котором правительство контролируется землевладельцами, одобряющими все проекты, повышающие ценность земли, то есть они делают то, чего хотел бы от них Всемирный банк!

То есть на практике это все сработало, но сработало это потому, что политические институты у них не были инклюзивными – у французов, в общем-то, было так же, – но их неинклюзивные институты имели достаточно власти для того, чтобы отменять имущественные права. Может, тогда это рецепт для роста?

Еще из изучения промышленной революции можно было бы сделать вывод о том, что для стимулирования роста правительству нужно быть успешным империалистом, потому что создание империи оказалось ключевым моментом, который позволил Великобритании поддержать промышленную революцию и продолжить расширять экономику – в ущерб странам, которые теперь оказались бедными. Вот такие уроки про институты можно вынести из истории, но они не очень-то оптимистичные.

– Какими были последствия технологического прогресса для окружающей среды в прошлом? И что мы может сделать, чтобы решить эту проблему?

– Исторически загрязнение было очень высоким. Доиндустриальные города с точки зрения публичного здравоохранения были ужасны, просто смертельные ловушки, а с промышленной революцией дело стало еще хуже, потому что она привела к росту использования угля. Это был исключительно вопрос издержек. Британцы изобрели паровой двигатель, чтобы заменить дорогой труд дешевым углем. И по мере индустриализации все большего количества стран становилось все хуже.

Сейчас, думаю, мир оказался заложником двух экстерналий. «Экстерналии» – экономический термин, обозначающий вторичные эффекты от основной деятельности. Загрязнение – один из примеров. Фирма производит продукт и продает его потребителям. И если она может жечь топливо и выбрасывать углекислый газ в атмосферу, она будет это делать, если это снижает издержки. И стандартное решение проблемы – установить цену для выбросов углекислого газа, чтобы у фирм был стимул изобретать технологии, которые этого не делают.

Другая экстерналия – производство знаний. Это положительная экстерналия, она особенно хороша потому, что знания обладают свойствами общественного блага, то есть все могут их потреблять. Если я куплю яблоко и съем его, то вы уже не можете съесть яблоко: его не осталось. Но если бы я был Пифагором и придумал его теорему и отдал ее вам, вы могли бы с ее помощью что-то доказать и кто-то другой тоже мог бы: то, что вы ею пользуетесь, не лишает его такой возможности. Это означает, что очень сложно превратить знания в частную собственность. Думаю, что справедливо обобщение, что все базовые научные исследования и основные базовые промышленные исследования финансируются государствами, так или иначе, или благотворительными организациями. Защита окружающей среды ставит перед нами самые разные вопросы: например, какое топливо использовать для самолетов. Частные компании никогда не могут пожинать все плоды этих изобретений, поэтому и стимулы создавать их у них недостаточно высоки. Я сторонник государственного финансирования исследований, направленных на решение таких вопросов. Мы это видим в здравоохранении, правда ведь? Эпидемия коронавируса: разработка вакцин оплачивалась общественными средствами. Роль частных фармацевтических компаний сводилась только к коммерциализации вакцин, которые оплатило общество, их производству и распределению.

– Вы выступили соавтором ряда работ, посвященных китобойному промыслу – это довольно специфическая тема. К каким выводам вы пришли, могут ли они нам что-нибудь рассказать о современной экономической реальности и можно ли какие-то полезные результаты сегодня применять?

– Это был проект об исчезновении гренландского кита в Восточной Арктике. Раньше этих китов было много, и они до сих пор есть в Западной Арктике, но в Восточной Арктике их всех истребили голландские и английские китобои – и еще некоторые из таких мест, как Бремен в Германии. Они выходили в море и охотились на китов ради двух товаров. Первый – китовый ус, такие роговые пластины, которые использовали для производства корсетов для модных женщин. Другой продукт – низкосортное масло, а низкого сорта оно было потому, что загрязнялось попадавшей в него китовой кровью. Использовали его как топливо для домашних ламп, и оно ужасно пахло из-за всей этой крови.

И в итоге всех этих китов перебили. И это показывает, что даже с доиндустриальными технологиями человек способен уничтожать окружающую среду. Теперь-то у нас, конечно, есть индустриальные технологии, так что мы можем делать это гораздо более масштабно.

Еще одна идея: китов можно было спасти. Они исчезли, потому что к природе относились как будто это рыбное хозяйство со свободным доступом – заходи кто угодно и убивай китов. Если построить модель, можно показать: введение регулирования или лицензий спасло бы китов. При этом это международный вопрос, верно? В эту историю вовлечены несколько стран. Я думаю, это показывает, что необходима международная кооперация по вопросам окружающей среды. Нам реально нужны международные соглашения, как минимум в рамках налогообложения выбросов углеродов, чтобы фирмы во всем мире платили за углекислый газ, который сбрасывают в атмосферу (и который приводит к глобальному потеплению). Такой вот урок я вынес из истории истребления гренландских китов.