Инфляция экономических идей

Когда в 2011 г. среднегодовая цена нефти Brent превысила $100 за баррель, инфляция в Великобритании ускорилась до 3,9%, что почти вдвое превышало таргет Банка Англии в 2%. Однако центробанк воздержался от повышения учетной ставки. Причиной стало то, что ускорение инфляции объяснялось ростом цен на импортируемые энергоносители, то есть шоком предложения. А согласно стандартным экономическим моделям, которые используют центробанки, в такой ситуации инфляция носит временный характер и снизится сама, как только предложение увеличится. Именно так и случилось: цены на нефть снизились, и инфляция в Великобритании постепенно замедлилась. Однако та же тактика мировых центробанков в ответ на шоки предложения после пандемии не сработала.

Впоследствии это заставило монетарные власти повышать ставки до исторических рекордов, а экономистов – усомниться в применимости принципа «бездействия» в ответ на шок предложения. К сторонникам переосмысления идей присоединился старший научный сотрудник Гуверовского института при Стэнфорде Джон Кохрейн, автор учебника «Ценообразование активов» и популярного блога Grumpy Economist («Ворчливый экономист»). Неожиданный возврат инфляции после пандемии стал отрезвляющей «пощечиной», которая заставила усомниться в истинности базовых принципов, на которых строится экономическая политика, и задуматься о том, что их пора изменить, пишет Кохрейн в мартовском номере журнала МВФ Finance & Development. К счастью, новые идеи, которые должны заменить старые, на деле не новы, отмечает экономист.

Экономическая теория говорит о том, что инфляция возникает, когда агрегированный спрос превышает агрегированное предложение. Найти источник повышенного спроса после пандемии несложно, пишет Кохрейн: например, в США для борьбы с пандемией Конгресс одобрил стимулирующие выплаты для американского бизнеса и граждан на $5 трлн, $3 трлн из которых были получены за счет денежной эмиссии. Щедрые стимулы своим экономикам и гражданам предоставили и другие страны, которые тоже получили в ответ скачок инфляции.

Ситуация с предложением – более спорный вопрос, отмечает Кохрейн. Предложение во время пандемии действительно сократилось. Но скачок инфляции пришелся на период, когда пандемия в основном завершилась и многие отрасли, создавшие шок предложения, вернулись к производству тех же объемов продукции, что и до пандемии. Правда, на тот момент они уже не могли справиться с удовлетворением накопленного отложенного спроса.

Однако главный урок пандемии не в том, насколько сильно мягкая бюджетная и монетарная политика увеличили спрос и ускорили инфляцию, и даже не в том, что произошло с предложением. А в том, что из «поведения» инфляции следует, что предложение, то есть производственный потенциал экономики, ограничено гораздо сильнее, чем считалось раньше, пишет Кохрейн.

Если предложение в экономике ограничено, экономический рост следует поддерживать не денежными стимулами и их распределением, а мерами, направленными на расширение предложения и повышение производительности, заключает Кохрейн.

«Рост рабочих мест» теперь становится понятием, говорящим о затратах, а не о выгодах, рассуждает он: работодатели делают «запасы труда», и при уровне безработицы в США в 3,7% каждый работник, занятый имитацией работы, не занят чем-то более важным. Поставлена под сомнение и набравшая популярность в 2010-е концепция вековой стагнации, согласно которой развитые страны вступили в эпоху низких ставок и низких темпов экономического роста, требующего постоянного стимулирования. Досталось и немейнстримным идеям типа современной денежной теории, согласно которой эмитенты резервных валют могут неограниченно стимулировать экономику за счет эмиссии и монетизации госдолга, не опасаясь инфляционных последствий. Мантры о том, что для процветания требуется только напечатать или занять огромное количество денег и раздать их, отправляются в мусорную корзину, заключает Кохрейн: «Вы предлагали. Мы попробовали. У нас инфляция, а не бум».

Отныне правительства должны тратить деньги так, как если бы им пришлось поднять налоги, чтобы оплатить расходы, сейчас или позже. Прогнозы относительно того, что долг спокойно вырастет до 200% ВВП, просто не оправдаются, уверен Кохрейн. Если ответные меры на пандемию стоимостью $5 трлн оказались более высоким долгом, чем люди могут держать, и вызвали инфляцию, то реакция стоимостью $10 трлн на следующий кризис столкнется с проблемами еще более сильными. Увеличение долга приводит к высоким процентным ставкам и инфляции, поскольку люди пытаются потратить лишний долг, а не хранить его как хорошую инвестицию.

Кризис преподнес и два важных урока для монетарной и финансовой политики. Первый заключается в том, что центральные банки не имеют абсолютной власти над инфляцией – для полного контроля над ней нужна слаженность монетарной и фискальной политики. Второй урок касается США, и его суть в том, что попытка реформировать регулирование американской финансовой отрасли после глобального финансового кризиса провалилась. Главным принципом реформы – который был отражен в законе Додда – Франка 2010 г. – был отказ от выкупа проблемных активов и поддержки государством фирм и банков за счет бюджетных средств во время будущих кризисов. Но взрывной рост госрасходов во время пандемии во многом объясняется именно поддержкой многочисленных пострадавших. В США она подразумевала, в частности, выкуп Федеральной резервной системой муниципального и корпоративного долга, помощь фондам денежного рынка и авиакомпаниям.

Но при таком подходе провалятся и 100000 других законодательных инициатив, направленных на реформирование финансовой системы, заключает Кохрейн. Выход здесь один – возврат к классическому пониманию того, что служит источником финансирования частных банков и компаний: капитал его акционеров, а не государства.

Конечно, все это звучит как старые идеи, рассуждает экономист. Но экономика всегда шла вперед только тогда, когда давала ответы, поиск которых требовал времени, терпения, эмпирической проверки и представления о реальности как о цепи причин и следствий. А не тогда, когда кто-то требовал триллионы долларов на то, чтобы протестировать новые идеи.

Сейчас в США левое крыло хочет направить триллионы долларов на экономически неэффективные климатические субсидии, такие как крупногабаритные электромобили, а правое крыло хочет направить триллионы долларов на протекционизм и промышленные субсидии в тщетном стремлении вернуть производство 1950-х гг., рассуждает Кохрейн. «Промышленная политика сделает для чипов то же, что Закон Джонса (Закон о торговом флоте 1920 г.) сделал для судоходства», – уверен он. Закон Джонса, задуманный для защиты национальной безопасности в сфере судостроения и торгового судоходства, в итоге дестимулировал развитие отрасли и обернулся значительными издержками для всей экономики (см. врез ниже).

Экономическая наука должна опираться на проверенные концепции. Когда экономисты пытаются предложить новые идеи просто потому, что политики требуют от них новизны, получается плохая экономика и плохая политика. В то же время то, что кажется старым, может оказаться настоящим новаторством. Например, для большинства политиков идеи, изложенные Адамом Смитом более 250 лет назад – и объяснявшие работу свободных рынков внутренними механизмами, а не железной рукой правительства, – до сих пор новость, считает Кохрейн.

Существующие правила делают строительство жилья слишком дорогим и трудоемким. «Защитные» тарифы на импорт, вынуждающие потребителей переплачивать за товары, которые иностранные производители могут делать лучше, лишь истощают экономику. Последовательная иммиграционная система могла бы привлекать в экономику людей, которые работают, производят и платят налоги, перечисляет Кохрейн. Политика, ориентированная на то, кому сколько распределить, теперь должна сосредоточиться на тех стимулах, которые служат ключом к экономическому росту, заключает экономист.