«Нарративная экономика»: как вирусные истории и эмоции формируют реальность

С начала пандемии экономисты пытаются объяснить динамику рынков, которые, как отметил Пол Кругман, оказались как никогда сильно оторваны от реальной экономики. Американский экономист Роберт Шиллер, профессор Йеля и лауреат Нобелевской премии по экономике 2013 г., известен именно благодаря исследованиям рынков: он автор бестселлера «Иррациональный оптимизм» о безрассудстве как рыночном драйвере, его имя носит индикатор фондового рынка Shiller P/E (циклически скорректированное соотношение капитализации и прибыли), а в сентябре 2007 г. Шиллер предсказал кризис на американском рынке недвижимости – ровно за год до того, как он разразился.

Осенью 2019 г. Шиллер опубликовал еще одну книгу, основанную на его многочисленных исследованиях, – Narrative Economics: How Stories Go Viral and Drive Major Economic Events («Нарративная экономика: как истории становятся вирусными и определяют крупные экономические события»). Нарративы, или повествования, по Шиллеру, представляют собой захватывающие, вирусные истории, которые впечатляют людей и поэтому способны влиять на их экономические решения, пишет профессор Королевского колледжа Лондона Джонатан Портес в рецензии на книгу Шиллера для издания МВФ «Финансы и развитие». Именно нарративы стали одной из главных движущих сил на рынках, отмечает Шиллер в недавней колонке для Project Syndicate.

Почему распространение нарративов похоже на распространение вирусов и как нарративы помогают анализировать рынки – об этом Шиллер рассказывает в онлайн-лекции, организованной Принстонским университетом. «Эконс» публикует выдержки из выступления Шиллера:

– Понятие «нарративы» уже давно укрепилось в науке, но в экономике оно по-прежнему играет небольшую роль – именно поэтому я и написал книгу о нарративной экономике. На ее обложке была эпидемическая кривая, о которой мы так много говорим в последние месяцы. Идея была в том, что мир, в котором мы живем, во многом подчинен влиянию эпидемий: иногда это эпидемии вирусов или болезней, но чаще всего это эпидемии нарративов, которые меняют то, как люди воспринимают реальность.

Большинство людей не реагируют на аналитические дискуссии – они предпочитают истории, повествования, с которыми они способны себя ассоциировать и которые отражают их собственную вселенную. Нарративы рождаются в разговорах – это истории, которые люди держат в голове, чтобы поделиться со следующим собеседником, и таким образом они способны распространяться подобно эпидемиям.

Нарративы на рынках

– Я полагаю, что нарративы очень важны для экономической науки именно потому, что способны менять то, как люди думают, и, как следствие, то, какие экономические решения они принимают. Многие рыночные бумы сложно объяснить объективными экономическими показателями: если проанализировать, как менялась рыночная стоимость акций на протяжении 1870–2013 гг., и сопоставить ее с объективной оценкой, рассчитанной на основе их дивидендной доходности, мы увидим значительные расхождения. То есть вряд ли можно говорить, что в рыночную стоимость акций заложена справедливая оценка их доходности участниками рынка.

Но что еще движет котировками? Для своей книги «Иррациональный оптимизм» и ее свежих изданий я проанализировал различные показатели, связанные с рынком жилья, за период с 1890 по 2019 г.: саму рыночную стоимость жилья, уровень строительных издержек, прирост населения и уровень процентных ставок. За это время, как ни странно, было всего два периода бурного роста на рынке недвижимости: послевоенный бум и начавшийся в 1997 г. резкий рост, закончившийся глобальным кризисом. Но в основе столь бурного роста не было объективных показателей – мы не видим такой динамики ни в демографии, ни в строительных издержках, ни в процентных ставках.   

Я думаю, что той неизвестной переменной, которая спровоцировала бум, как раз и были нарративы: так, во время бума, начавшегося в 1997 г., были популярны истории об инвестициях в недвижимость, которые помогли людям очень быстро разбогатеть. Впоследствии это превратилось в спекулятивный пузырь.

Нарративы как эпидемии

– Эпидемическая кривая, которая описывает прирост количества инфицированных или их совокупное количество, сейчас стала очень известной. Эпидемиологи давно используют ее, анализируя распространение инфекционных болезней. Не меньше внимания сейчас получила и классическая модель SIR (восприимчивые к вирусу, инфицированные и выздоровевшие/умершие), которая позволяет анализировать различные сценарии распространения заболевания.

Но если мы вернемся к эпидемиям нарративов, то мы увидим, что эти аналитические инструменты применимы и к ним. И точно так же, как мутация вируса может спровоцировать вторую волну заражения, изменения в нарративах способны сделать их более «заразными» – то есть популярными среди все большего количества людей. Так, когда в повествовании появляются все новые детали, оно может вызывать более масштабный и активный отклик. Пример такого изменения нарратива – недавнее убийство Джорджа Флойда, которое заставило людей, посмотревших видео его задержания, обратить внимание на проблемы применения насилия полицией и на расовую дискриминацию.

Для того чтобы то или иное явление стало нарративом, необходимо, чтобы оно перестало быть абстракцией и превратилось в тему, о которой можно рассказывать истории. Так, само по себе понятие набегов на банки не столь впечатляюще – другое дело, если об этом рассказываются все новые и новые истории, и тогда начинает меняться поведение людей.

Во время Великой депрессии мало кто говорил о «панике», и даже само словосочетание «Великая депрессия» тогда употреблялось значительно реже (если анализировать долю публикаций, в которых оно встречается), чем во время кризиса 2008–2009 гг. Я думаю, дело в том, что в период Великой депрессии в США доминировал другой нарратив – опасения, что людей будут вытеснять новые станки и машины: пик упоминаний «технологической безработицы» приходится как раз на эти годы.

Многие тогда считали автоматизацию одной из важных причин экономического кризиса. Об этом говорил даже Альберт Эйнштейн, цитату которого я нередко привожу в своих выступлениях: он указывал, что технологические изобретения и улучшения в организации производства снизили потребность в человеческом труде, а это, в свою очередь, сказалось на покупательной способности доходов населения и привело экономику в депрессию. Я никогда не сомневался в Эйнштейне, но экономическая история быстро показала, что он ошибся насчет роли машин. Тем не менее мы видим, как нарратив пугал и нервировал людей, которые под влиянием этих представлений предпочитали тратить меньше и пессимистично оценивали перспективы.

Сейчас же нам доступны куда более обширные данные, которые позволили бы анализировать нарративы, – это не только оцифрованные тексты, но и социальные сети. Нам еще лишь предстоит научиться качественно их обрабатывать, выделять нарративы и давать им четкую количественную и качественную оценки, чтобы использовать их в экономическом моделировании и определять их долгосрочные эффекты.