Нобелевская премия – 2024: Как нации становятся богатыми

Лауреатами Нобелевской премии по экономике 2024 г. стали Дарон Аджемоглу, Саймон Джонсон (оба – MIT) и Джеймс Робинсон (Чикагский университет) за исследования того, как формируются институты и как они влияют на благосостояние наций. Все трое – соавторы прорывных работ по институциональной экономике, за которые им давно пророчили нобелевскую награду. Они друзья и работают вместе уже около 30 лет.

«Общества с отсутствием верховенства права и с институтами, эксплуатирующими население, не генерируют рост или изменения к лучшему. Исследования лауреатов помогают нам понять почему», – объясняет свой выбор Нобелевский комитет.

Исследования лауреатов сформировали новый подход в институциональной экономике, впервые дав количественный, то есть математически обоснованный, ответ на вопрос о том, почему одни страны богатые, а другие бедные. Переводчики на русский язык так и назвали книгу Аджемоглу и Робинсона Why Nations Fail – «Почему одни страны богатые, а другие бедные». Она написана на основе исследований авторов, многие из которых сделаны совместно с Саймоном Джонсоном, и стала мировым бестселлером. Ее более ранний и более академический вариант – ставший научным бестселлером – книга «Экономические истоки диктатуры и демократии».

Институты – это «правила игры» в обществе, которыми люди руководствуются во взаимодействии друг с другом в разных сферах – политической, экономической, социальной и других – и которые тем самым определяют возможности и стимулы. В своих исследованиях Аджемоглу, Джонсон и Робинсон показали, что экономическое процветание или его отсутствие зависит от политических институтов. До этого экономисты, строя модели роста, в таких категориях практически не думали: в качестве источников экономического роста рассматривались факторы производства – физический и человеческий капитал. А изучение общественного устройства считалось делом политологов и социологов.

Хотя невозможно доказать, что работы лауреатов повлияли на фактическую политику, они предполагают, что стратегия, подчеркивающая важность демократии и инклюзивных институтов, хорошо согласуется с целями борьбы с бедностью и содействия экономическому развитию, отмечает Нобелевский комитет. В Докладе о мировом развитии Всемирного банка 2017 г. изложена повестка дня в области развития, ориентированная на укрепление институтов, центральное место в которой занимают идеи нобелевских лауреатов по экономике – 2024 г. А цели устойчивого развития ООН на период до 2030 г. включают в себя «построение инклюзивных обществ» с верховенством права и равным доступом к правосудию и «создание эффективных, подотчетных и инклюзивных институтов».

Болезнь и стимулы

Почему одни страны богаты и продолжают богатеть, а другие бедны и никак не могут сколь-нибудь существенно улучшить свое положение – этот вопрос давно озадачивал многих исследователей. «Если страна на 50% богаче другой, вы можете сказать, ну, возможно, это естественно. У них есть какие-то ресурсы или какие-то другие преимущества. Но нет ничего естественного в 30-, 40-, 50-кратной разнице в доходах на душу населения в глобализированном, взаимосвязанном мире», – рассказывает Аджемоглу о том, почему этой темой в 1990-х заинтересовался он. Ученые рассматривали самые разные причины – географическое положение, климатические условия, культурные различия.

Но вот, например, город Ногалес: он разделен стеной между двумя странами – его северная часть находится в США, а южная в Мексике. Доход «северян» втрое больше, чем на «юге», у них больше продолжительность жизни, большинство подростков ходят в школу, а взрослые не опасаются ограблений и экспроприации своего бизнеса. «Южанам» повезло меньше: хотя они живут в благополучной части Мексики, они втрое беднее своих северных соседей, большинство взрослых не окончили школу, а большинство подростков в нее не ходят, уровень преступности высок, и открывать свое дело небезопасно. При этом география и климат обеих частей города абсолютно одинаковы. Происхождение жителей – тоже: исторически северная часть находилась в Мексике, и горожане по обе стороны стены имеют общих предков и схожие культуру и традиции.

Единственная причина различий в качестве жизни и уровне благосостояния жителей двух частей Ногалеса – это сама стена: по разные стороны от нее люди живут в разных институциональных условиях. В северной части – американские экономические институты, позволяющие получать образование, выбирать профессию, открывать свое дело и стимулирующие инвестировать для повышения прибыли; и политические институты, позволяющие избирать своих представителей и менять их в случае неудовлетворительной работы. Жители «мексиканского» Ногалеса живут совсем в другом мире, в котором совсем другие институты сформировали совсем другие стимулы.

С этого примера Аджемоглу и Робинсон начинают свою книгу «Почему одни страны богатые, а другие бедные», в которой показывают, что Ногалес совсем не исключение, а часть четкой модели. Но если так, то почему в одних странах сложились институты, способствующие процветанию, а в других – препятствующие?

Причины этого в своей первой совместной и одной из своих основополагающих работ, опубликованной в 2001 г., Аджемоглу, Джонсон и Робинсон связывают с основанием европейцами первых колоний 500 лет назад. Авторы изучили порядка шести десятков нынешних стран, подвергшихся колонизации во время эпохи Великих географических открытий – эту колонизацию исследователи рассматривали как развернувшийся в истории человечества естественный эксперимент.

Европейцы в своих колониях устанавливали разные правила: на одних территориях это были правила, которые сейчас бы назвали демократическими, на других территориях – диктатура.

Различия были вызваны тем, насколько колонизируемые территории были привлекательны для жизни самих колонизаторов. Если очень привлекательны – то туда переезжало много европейцев. И тогда у них появлялся стимул устанавливать правила, соответствующие интересам граждан, – правила, которые поддерживали бы права собственности, облегчали сделки и тем самым вовлекали большее число людей в экономическую активность.

Если же территории были малопривлекательны – то миграция из Европы была меньше. И тогда там вводились и поддерживались институты, соответствующие интересам небольшой группы элиты и способствовавшие извлечению ею как можно большего количества ресурсов.

В свою очередь, степень привлекательности колониальных земель для поселения зависела, во-первых, от уровня смертности переехавших туда европейцев. Там, где европейцы чаще умирали от ранее неведомых им болезней, миграция была меньше (Южная Америка, Индия). Там, где окружающая среда была более благоприятна, миграция из Европы была больше (Северная Америка, Австралия, Новая Зеландия).

Во-вторых, влияла численность местного населения. Там, где она была больше, европейцы опять же чаще погибали, сталкиваясь с сопротивлением, и поэтому переезжали туда реже. Кроме того, местное население было многочисленнее на богатых территориях. Захватывая эти территории, европейцы получали огромные ресурсы, которые позволяли относительно небольшому числу колонизаторов эксплуатировать многочисленное коренное население в рудниках и захватывать еще больше ресурсов – золота, серебра, сахара. А там, где природного изобилия не наблюдалось, не было и рудников.

Различие в выбранных институциональных траекториях определило различие в долгосрочных экономических результатах. Оно в итоге привело к тому, что Аджемоглу, Джонсон и Робинсон назвали «разворотом фортуны»: страны, которые были относительно богаты 500 лет назад, сейчас относительно бедны, и наоборот, относительно менее развитые колонизированные регионы в итоге оказались в числе мировых экономических лидеров. «Вместо того чтобы спрашивать, хорош ли колониализм или плох, мы отмечаем, что разные колониальные стратегии привели к разным институциональным паттернам, которые сохранялись во времени», – объясняет Аджемоглу. Сейчас на 50% людей в нижней половине мирового доходного распределения приходится лишь 10% глобальных доходов, и этот разрыв во многом обусловлен межстрановыми различиями.

Большая часть бедности, к сожалению, является результатом давних институциональных соглашений, политических и экономических. Так что есть очень большие трудности, которые нужно преодолеть.

Саймон Джонсон в интервью Нобелевскому комитету

Нынешние лауреаты были не первыми, кто обнаружил значимость институтов для экономического развития. Эта идея восходит еще к Адаму Смиту, отмечавшему в «Богатстве народов» важность свободы рынков и конкуренции для процветания наций. В 1970–1980-е гг. роль институтов в экономическом развитии исследовал Дуглас Норт, удостоенный за свои работы Нобелевской премии в 1993 г. Норт разделял общественные институты на «порядки ограниченного доступа» и «порядки открытого доступа». Аджемоглу, Джонсон и Робинсон ввели понятия «экстрактивных» и «инклюзивных» институтов. При инклюзивных политических институтах интересы большинства населения принимаются во внимание, а политической элиты – ограничиваются. При экстрактивных – наоборот.

Инклюзивные политические институты лежат в основе инклюзивных экономических институтов, создающих стратегические выгоды для всех и тем самым обеспечивающих нациям устойчивый путь к росту благосостояния. Экстрактивные политические институты обеспечивают краткосрочные экономические выгоды для элит, но на долгосрочном горизонте не способны генерировать экономический рост – краткие всплески возможны, но быстро сходят на нет.

Обновление теории модернизации

Исследования Аджемоглу, Джонсона и Робинсона «скорректировали» теорию модернизации, одной из основ которой стала работа 1959 г. Сеймура Липсета. Согласно этой теории, социально-экономическое развитие предопределяет развитие политическое: общества демократизируются по мере того, как становятся богаче – чем богаче страна, тем больше становится ее обеспеченный и образованный средний класс, который создает основу для демократизации. В пользу этой теории говорило то, что более богатые страны в целом действительно более демократические.

Согласно более поздней, второй интерпретации этой теории, демократия – это своего рода побочный продукт договора элит, то есть демократизация происходит «сверху». Согласно третьей версии, выбор пути к демократии или к диктатуре определяется отношениями социальных классов, то есть демократизация инициируется «снизу».

Лауреаты-2024 в статье 2008 г. развенчали первую, классическую версию теории модернизации, доказав, что никакой связи между богатством и качеством институтов нет: то, что выглядело как причинно-следственная связь, представляет собой корреляцию. А корреляция связана с тем, что политические и экономические пути переплетены. И одни страны встали на путь демократизации, связанный с экономическим ростом, а другие – на путь диктатуры, связанный с ограничением экономического развития. То есть снова – не богатство привело к демократии, а демократия – к богатству.

А второй и третий подход Аджемоглу и Робинсон объединили, предложив модель, объясняющую, почему страны «застревают» в экстрактивных институтах и при каких условиях может произойти переход к демократии. Объяснение состоит из трех слагаемых: доверие, социальный конфликт и проблема обязательств.

Если политическая система приносит выгоды только элитам, то население может не верить, что обещаемые политиками экономические преобразования несут пользу всем остальным. Новая же политическая система, которая была бы основана на свободных выборах и позволяла гражданам сменять лидеров, не выполняющих обещания, не вызывает доверия у элит, опасающихся, что потеря ими вместе с властью своих экономических выгод не будет ничем компенсирована. Так страны застревают в ловушке экстрактивных институтов, препятствующих экономическому развитию. Эту проблему Аджемоглу и Робинсон называют «проблемой обязательств».

Ситуация может измениться, если возникает социальный конфликт. У населения есть одно преимущество перед элитами – массовость. Массы могут мобилизоваться, например, под влиянием экономических кризисов. Перед угрозой революции – необязательно насильственной, она может быть и мирной, что позволяет присоединиться к ней большему числу граждан, – элита сталкивается с дилеммой: она могла бы поделиться экономической рентой, пообещав реформы, чтобы сохранить власть, однако население обещаниям не верит. В таком случае элита может предпочесть поделиться властью.

Но поскольку речь идет о перераспределении, ресурсы вскоре снова могут оказаться аккумулированы в руках элиты, либо же новые демократические лидеры не могут справиться с обещаниями, что дает прежним элитам возможность возврата к власти. Это объясняет, почему молодые демократии бывают неустойчивы и могут «скатываться» обратно в авторитаризм.

Создание реально действующих инклюзивных институтов требует заинтересованного участия и поддержки широких общественных групп. «Выборы иногда создают конфликт и в поляризованных обществах могут привести к краткосрочным результатам, которые иногда не являются демократическими по своей природе», – поясняет Аджемоглу.

Аджемоглу, Робинсон и их соавторы продемонстрировали на большой выборке стран (175 стран за период 1960–2010 гг.), что переход к демократии обеспечивает на 20% более высокий рост ВВП на душу населения, чем было бы при отсутствии такого перехода, на горизонте в 25 лет. Однако в первое десятилетие этот показатель, наоборот, падает.

Устоявшуюся демократию «демонтировать» довольно дорого, поэтому она имеет тенденцию к самосохранению: например, все 27 стран, классифицированные в 1920 г. как демократии, оставались таковыми в 2020 г.

Однако, если проблема обязательств решена, тогда эффективные экономические институты не требуют «предварительной» демократии. Это объясняет, почему, например, такие страны, как Китай или Сингапур, сумели провести модернизацию и добиться впечатляющих экономических результатов, вовсе не представляя собой образец демократии.

Источники, дающие возможность «недемократической модернизации», можно найти в культуре, считают Аджемоглу и Робинсон: взаимовлияние политики и экономики нельзя отделить от культурных факторов. У многих обществ имеется довольно стабильный набор культурных установок, определяющих такие понятия, как важность иерархии, роль семьи, высшие идеалы, а также обычаи и традиции. Эти установки могут обеспечивать оправдание – то есть легитимизацию – различных политических договоренностей и социальных иерархий.

Если культурные установки предполагают, что вертикальное правление «сверху вниз» легитимно, правители добродетельны или наделены божественной властью, а вмешательство простых людей в государственные дела неуместно, – то такие установки могут использоваться как элитами для укрепления своих позиций, так и гражданами для адаптации к жизни в условиях авторитаризма. Чем дольше он длится, тем сильнее укореняются соответствующие культурные установки, и тем легче легитимизировать правление элит, будь то императоры или коммунистическая партия.

В книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные», вышедшей в 2012 г., Аджемоглу и Робинсон утверждали, что из-за отсутствия инклюзивных институтов Китай не сможет поддерживать свой экономический рост. Спустя более десяти лет после публикации Китай представляет собой «небольшой вызов» этому аргументу, признал Аджемоглу, поскольку инвестирует в инновационные сферы ИИ и электромобилей. «Но в целом я считаю, что авторитарным режимам по разным причинам будет сложнее достичь долгосрочных, устойчивых результатов в области инноваций», – добавил он. В большинстве случаев для долгосрочного устойчивого экономического роста нужны технологические изменения, инновации, креативность, и все это процветает в условиях инклюзивных экономических институтов, подводит итог своих с соавторами исследований Аджемоглу.

Однако и демократии не всегда реализуют свой потенциал процветания, о чем свидетельствует их текущая рекордно низкая поддержка, сетует нобелевский лауреат.

Мир очень постоянен, но все же можно увидеть примеры перехода от того, что мы называем экстрактивными институтами, к инклюзивным. Все процветающие сегодня страны исторически были экстрактивными.

Джеймс Робинсон в интервью Нобелевскому комитету

«Экономист экономистов»

Когда Аджемоглу был подростком, с ним случилась неприятная история: его задержали за езду на автомобиле без прав в Стамбуле. Ночь в камере показала ему, насколько важны регулирование и правила, вспоминал экономист, уже будучи профессором MIT: «Без регулирования и предсказуемых законов рынки работать не будут».

Детство и отрочество, проведенные в Турции 1980-х, заставили его впервые задуматься и о том, что экономическое неблагополучие может быть связано с политической системой. Еще больше огромными различиями между бедными и богатыми нациями он заинтересовался, переехав в благополучный Лондон, где учился в LSE. Правда, в Университете Йорка, куда он приехал изучать экономику, Аджемоглу обнаружил, что ни один из предметов не объясняет связи экономики и политики. Тогда он стал изучать вопрос самостоятельно.

Аджемоглу и Робинсон познакомились на семинаре в LSE в 1992 г. Робинсону Аджемоглу запомнился взъерошенным, яростно подвергавшим сомнению его методологию юношей. «Я представлял свое исследование на семинаре в начале 1992 г., и прямо передо мной сидел очень раздражающий аспирант, который постоянно перебивал и придирался к моей презентации. После мы с группой пошли на ужин, и я оказался рядом с тем же раздражающим персонажем, но мы разговорились, и я обнаружил, что у него есть несколько оригинальных идей, которые он очень хорошо излагал. Это был Дарон», – вспоминал Робинсон. Робинсон вернулся в Австралию, где преподавал в Мельбурнском университете, и они с Дароном продолжили общаться с помощью только что появившегося средства коммуникации – электронной почты. Однажды, обменявшись по емейлу своими новыми статьями, друзья выяснили, что независимо друг от друга написали почти идентичные тексты. Поскольку экономическое образование привило обоим глубокую неприязнь к дублированию и неэффективности, ученые решили объединиться в своих исследованиях.

Нет простого способа подвести итог тому, как общество может перейти от экстрактивного набора институтов к инклюзивному, но, кратко обобщая наши исследования, я бы сказал, что мы также не нашли иного способа обеспечить долгосрочное процветание нации, чем стремиться к достижению инклюзивных институтов.

Дарон Аджемоглу в интервью BBVA Foundation

Аджемоглу поражал своих соавторов, коллег, а позже и студентов масштабом своих академических интересов, публикуя по полтора десятка работ в год не только по институциональной экономике, но и по экономике труда, макроэкономике, политэкономии. И он мог бы получить Нобелевскую премию по любой из этих тем, говорит о нем глава экономического факультета MIT Джонатан Грубер: «Дарон Аджемоглу – экономист экономистов». Он автор нескольких сотен работ, около 120 из которых были опубликованы в ведущих академических журналах, четырех книг, написанных в соавторстве со своими нынешними нобелевскими солауреатами, и двух учебников.

Политэкономию Аджемоглу сделал мейнстримом в MIT – но когда 30 лет назад получил там первую должность, его предупредили, что смешение экономики и политики – «нежелательная ересь». Но его интересовала не только макрокартина – еще студентом он пришел к выводу, что макротенденции начинаются с микро, и «неаккуратно нарушил» аккуратное и незыблемое разграничение этих двух дисциплин, писал о нем как о «нарушителе мира» журнал МВФ.

«Если вы хотите полностью понять более широкую макрокартину – рост, политическую экономию, долгосрочные проблемы, – вы должны понимать базовые микропринципы, такие как стимулы, распределение ресурсов, технологические изменения и накопление капитала», – объяснял Аджемоглу, почему не мог «уложиться» в существовавшие разграничения между дисциплинами. «Его интересует все», – подтверждал Робинсон.

Еще один из постоянных предметов интереса Аджемоглу – технологические инновации и искусственный интеллект. По мнению Аджемоглу, ИИ пока приносит обществу больше вреда, чем пользы, из-за неравного доступа к этой технологии и отсутствия ее регулирования. В своей совместной новой книге «Власть и прогресс: Наша тысячелетняя борьба за технологии и процветание», отслеживающей основные технологические трансформации в истории человечества, Аджемоглу и Джонсон показали, что цифровизация и внедрение ИИ могут сделать жизнь большинства людей как хуже, так и намного лучше – результат зависит от того, какие экономические, социальные и политические решения будут приняты в этой сфере. Книга про технологии продолжает тему институтов, показывая, что самое опасное – отдать передовые технологии могут отдельным людям и компаниям, что позволит им получить огромную власть.

«Я вовсе не беспокоюсь о сверхразумном ИИ. Я беспокоюсь о глупом ИИ, потому что думаю, что у ИИ большой потенциал, – сказал Аджемоглу в интервью Нобелевскому комитету после объявления о лауреатах премии-2024. – И если мы его не используем или используем неправильно, я думаю, потенциал будет утерян. Но что еще важнее – если его использовать неправильно, он станет основным фактором дальнейшего неравенства, дальнейшего ослабления демократии из-за манипуляций со стороны некоторых субъектов. И это будет способствовать возникновению двухуровневого общества, от которого, я думаю, мы уже начинаем страдать».

В начале 1800-х классик политэкономии Дэвид Рикардо обнаружил, что сами по себе машины не хороши и не плохи. Его открытие, что последствия внедрения машин определяет то, создают ли они рабочие места или уничтожают, и что это, в свою очередь, зависит от того, как их внедряют и кто принимает такие решения, актуально сегодня как никогда, писали Аджемоглу и Джонсон в апреле 2024 г. Создание дружественного работникам ИИ возможно, только если изменить направление инноваций в технологической индустрии и ввести новые правила и институты. Как во времена Рикардо, было бы наивно полагаться на благотворительность лидеров бизнеса и технологий. Англии в ходе промышленной революции потребовались годы, чтобы провести политические реформы, создать демократию, легализовать профсоюзы и изменить направление технического прогресса. Тот же вызов стоит перед обществами и сегодня, считают Аджемоглу и Джонсон.

Похоже, их усилия возымели эффект. Нобелевский лауреат Пол Ромер, веривший, что технологии движут современную экономику, перешел к критике техногигантов, утверждая, что они препятствуют потоку новых идей, и выступил за введение налога на их рекламу. А первый заместитель директора-распорядителя МВФ Гита Гопинат процитировала Аджемоглу, призывая к регулированию ИИ с тем, чтобы от этого выиграло общество.