Econs.online попросил экономистов рассказать о самых важных, по их мнению, экономических исследованиях, опубликованных в уходящем 2021 г. Получившийся список рекомендаций охватывает самые разные направления исследований и сделанных открытий – от обнаружения нового вида капитала и потерянной прибыли наций до подтверждения цифровой зависимости пользователей соцсетей и роли инноваций как ключевого источника роста благосостояния общества.
Цена российского протекционизма и цифровая аддикция
 |
Рубен Ениколопов,ректор Российской экономической школы, рекомендует: |
 |
Рубен Ениколопов,ректор Российской экономической школы, рекомендует: |
– Это, наверное, самая важная для российской экономики работа из вышедших в 2021 г. Она показывает, что регулирование рынка лекарств, а именно жизненно необходимых и важнейших лекарственных препаратов (ЖНВЛП), введенное в 2012 г., привело к очень сильному увеличению смертности по заболеваниям, которые были затронуты этим регулированием: в среднем на 40%. Это на фоне того, что до начала регулирования смертность по этим заболеваниям снижалась, и по другим группам болезней она продолжает снижаться.
Если ограничивать рынок – а в данном случае российские дженерики получают существенные преференции при участии в госзакупках, – то появляется, во-первых, дефицит, а во-вторых, из-за ослабления конкуренции страдает качество. Но самое худшее – когда вводятся ограничения на цену: закупочная цена на эти лекарства не менялась практически с того же 2012 г., и очевидным образом сейчас она ниже себестоимости, что делает их производство абсолютно невыгодным. В экономической работе оценить качество лекарств невозможно, но на основе списка лекарств можно выделить болезни, при которых они назначаются, и посмотреть, что происходит со смертностью по этим болезням. По инсулинозависимому типу диабета, например, смертность выросла в 4 раза.
Понятно, что в экономике есть формирующиеся отрасли, в том числе фармакология, и надо их поддержать – но для поддержки могут применяться разные меры, у каждой из которых есть своя цена для потребителя. Цена мер поддержки российского фармрынка оказывается абсолютно чудовищной: это в прямом смысле человеческие жизни. Сейчас стало модно регулировать внешнюю торговлю и заниматься протекционизмом, и эта статья – очень важный пример того, насколько негативными могут быть последствия протекционизма, когда он выходит за все возможные рамки.
– Оба этих исследования – про вред социальных сетей. У Мэтью Генцкова, получившего в 2014 г. медаль Джона Бейтса Кларка, которая вручается молодым американским экономистам в возрасте до 40 лет за значительный вклад в науку, год назад вышла совместная с соавторами статья о том, что бывает, если отключить вам фейсбук на месяц: субъективное благополучие повышается, психологическое здоровье улучшается, политическая поляризация – исследование было накануне президентских выборов – снижается. В новой статье Генцков с соавторами измерили аддиктивную часть поведения. У аддиктивного поведения две компоненты. Первая – формирование привычки: чем больше человек пользуется чем-то, тем больше ему это нравится. И вторая – проблема самоконтроля: человек понимает, что ему нужно себя ограничивать, но, приступая к любимому занятию, теряет волю и не может оторваться.
Авторы провели рандомизированный эксперимент: в одной группе людям платили за то, что они сокращали пользование т.н. FITSBY – Facebook, Instagram, Twitter, Snapchat, Web browsers, YouTube. И, как и в предыдущей статье Генцкова с соавторами про отключение фейсбука, оказывалось, что если заплатить за сокращение пользования этими сервисами, а потом перестать платить, то люди все равно продолжают поддерживать пользование на более низком уровне. А второй группе участников поставили на устройства программу, которой они сами себе связывали руки, устанавливая лимиты на пользование FITSBY. И тоже оказалось, что, начав себя ограничивать, люди продолжают это делать, даже когда эксперимент прошел. То есть можно научиться ограничивать себя в пользовании соцсетями. По расчетам авторов, до 30% времени, которое тратится на интернет-сервисы, можно объяснить аддиктивным поведением. Другими словами, оптимальное пользование соцсетями на самом деле на треть меньше, чем есть сейчас.
Вторая статья тоже о том, что нужно саморегулирование: в ней авторы приходят к выводу, что фейсбук увеличивает депрессию у молодежи. Правда, она на данных периода самого начала развития фейсбука. Он же захватывал мир постепенно – сначала был только для студентов Гарварда, потом подключались другие университеты и т.д. И как раз в тот момент проводились широкомасштабные и детальные опросы среди студентов по психологическому здоровью. В них четко видно, что проблемы с депрессией при пользовании фейсбуком возрастают. Самая реалистичная интерпретация – что увеличивается социальное давление, и у студентов, которые и так не самые популярные, от того, что они видят в фейсбуке, какая крутая у других жизнь, развивается депрессия. Однако сложно сказать, так ли это сейчас: в самом начале фейсбук был в основном для того, чтобы похвастаться перед сокурсниками, но нормы поведения пользователей меняются, и в фейсбуке люди теперь чаще пишут про свои проблемы, поэтому и эффект мог измениться.
Тем не менее, обе работы важны тем, что доказывают: у пользования соцсетями есть негативные последствия, и их можно четко измерить. Но при этом важно не забывать, что у соцсетей есть еще и много положительного. Просто надо понять, как максимально использовать положительные эффекты, ограничивая отрицательные. Эти исследования важны и для самих сервисов: тот факт, что у их пользователей возникает аддикция, установлен, и в интересах бигтехов ввести какие-то возможности для пользователей по самоограничению, пока не ввели ограничения «сверху» для самих бигтехов.
Ключевое условие экономического успеха
 |
Александр Морозов,директор департамента исследований и прогнозирования Банка России, рекомендует: |
|
|
Александр Морозов,директор департамента исследований и прогнозирования Банка России, рекомендует: |
– Эта книга основана на научных исследованиях авторов, которые они проводили на протяжении многих лет. Хотя многие из этих исследований нельзя назвать свежими, их не назовешь неактуальными, и основное достоинство книги – в ее системности, в системном ответе на фундаментальные вопросы, которые ставят или должны перед собой ставить экономисты и политики.
Вся книга пронизана одной общей темой, общей идеей: экономический успех во все эпохи базировался на инновациях. Поэтому страны и отдельные компании смогут преуспеть в долгосрочной перспективе, если культивируют дух предпринимательства и инноваций. Идея может показаться очень простой, даже тривиальной. Однако она позволяет объяснить очень многое. Например, как человечество вырвалось из мальтузианской ловушки (типичной для доиндустриальных стран ситуации, когда рост производства средств к существованию отстает от роста производства на душу населения, т.е. население растет быстрее, чем необходимый для поддержания его текущего уровня благосостояния объем производства продуктов питания); почему инквизиция стала причиной упадка Испании; откуда возникает ловушка среднего дохода – когда страна, достигнув определенного уровня развития, застревает на этом уровне – и как из нее выбраться; обязательна ли фаза индустриализации для страны, которая хочет выбиться в лидеры, и многое другое.
С позиций инноваций авторы подходят и к вопросу энергоперехода, что придает книге особую актуальность. Вывод, к которому они приходят, может показаться парадоксальным и его многие встретят в штыки, но он полностью лежит в общей логике их рассуждений: для успеха энергоперехода и его ускорения «пряники» должны даваться только «зеленым» технологиям, а «кнут» в виде налога – применяться ко всем «коричневым», даже «светло-коричневым» и «голубым».
Филипп Агийон, знаменитый французский экономист и учитель Эммануэля Макрона, нынешнего президента Франции, специализируется на изучении экономического роста, и основа разработанной им теории в том, что именно инновации обеспечивают долгосрочный экономический рост. Если не будет инноваций, то рост остановится. Однако для того, чтобы идеи рождались и попадали на рынок, необходима благоприятная среда и честная конкуренция. Из этого следует необходимость созидательного разрушения: новые технологии нередко замещают старые, и «старые инноваторы» препятствуют изменениям, создавая им барьеры. Конфликт между старым и новым существует всегда, и для его благополучного разрешения нужны конкурентные рынки. Несколько лет назад Агийон выступал с лекцией в Российской экономической школе, и я рекомендую послушать его лекцию о том, как инновации обеспечивают экономический рост, и какие условия необходимы для появления и развития инноваций.
Сила невербальной коммуникации центробанков и экономика дефолта
 |
Даниил Шестаков,старший преподаватель экономического факультета МГУ, рекомендует: |
|
|
Даниил Шестаков,старший преподаватель экономического факультета МГУ, рекомендует: |
– Исторически центральные банки не стремились разъяснять денежно-кредитную политику населению. С распространением инфляционного таргетирования ясная коммуникация становится необходимой, а рынки начинают верить словам центробанкиров. Когда 26 июля 2012 г. Марио Драги заявил, что ЕЦБ сделает все возможное, чтобы сохранить евро, – слов оказалось достаточно, чтобы спреды по гособлигациям Италии, Франции и Италии относительно Германии начали падать. Данные, полученные из анализа текстов пресс-релизов ФРС, подтверждают, что слова центробанкиров влияют на экономическую активность, занятость, цены и инфляционные ожидания.
Среди множества исследований по монетарной экономике, опубликованных в 2021 г., хочется выделить два, посвященных анализу коммуникации центральных банков с необычной точки зрения. Еще в 1970-е гг. психолог Альберт Мейерабиан предложил правило 7-55-38: в коммуникации слова передают 7% сообщения, язык тела (жесты, выражение лица) – 55%, а тон голоса – 38%. Хотя психологи спорят о точных значениях процентов, очевидно, что слова – это еще не все.
Юрий Городниченко, Тхо Фам и Олександр Талавера использовали нейросеть для того, чтобы распознать эмоции в тоне голоса выступающего на пресс-конференции главы ФРС США. Авторы анализируют ответы на 692 вопроса, заданных на 67 заседаниях и 37 пресс-конференциях с января 2011 по июнь 2019 г. На вопросы в этот период отвечали три спикера: Бен Бернанке, Джанет Йеллен и Джером Пауэлл. Оказалось, потепление тона голоса с отрицательного до положительного уровня показателя приводит к росту индекса S&P 500 на 200 базисных пунктов: величина эффекта сопоставима с очень большим шоком в политике заявления о намерениях (forward guidance).
А Филиппо Курти и София Казинник использовали алгоритм распознавания настроения на лице председателя ФРС на 46 пресс-конференциях с апреля 2011 по апрель 2020 г. Авторы разбивают видео на кадры каждые две секунды, и для каждого трехминутного интервала строят индекс отрицательных эмоций: алгоритм улавливает «злость», «отвращение» и «страх». Больше отрицательных эмоций на лице председателя ФРС статистически значимо связано со спадом на фондовой бирже, особенно когда председатель заявляет о планах по денежно-кредитной политике. В течение 5–10 минут эффект от выражения лица уже исчезает: рынок учитывает его в ценах активов. Одно стандартное отклонение в отрицательных эмоциях на лице председателя ФРС приводит к спаду S&P 500 в течение следующих трех минут на 0,5 б.п. Размер эффекта меньше, чем от тона голоса, но таких трехминутных интервалов в пресс-конференции – 15–20.
Теперь груз ответственности глав центробанков стал еще тяжелее: они узнали, какова рыночная цена у каждого их выражения лица и неудачно выбранного тона голоса. Городниченко с соавторами предполагают, что умение владеть голосом должно стать еще одним требованием при выборе главы ЦБ. Но я не уверен, что центробанкирам стоит бежать на актерские курсы и изучать систему Станиславского. Гораздо лучше, если трудно контролируемый «канал лица и тона голоса» будет перекрыт другими каналами, которые контролировать проще: ясными текстом пресс-релиза, таргетированной коммуникацией, различными версиями докладов для экспертов и для неспециалистов. Намеки в голосе и мимике ловят особенно жадно тогда, когда не могут понять тексты и пресс-релизы.
– Суверенные дефолты происходят, когда правительство не может обеспечить выплаты по внешним или внутренним долговым обязательствам. Еще до пандемии, в 2019 г., Всемирный банк утверждал, что мы живем в период четвертой и самой большой волны роста задолженности в мировой экономике, особенно в развивающихся экономиках, где общий долг частного и государственного секторов вырос со 114% ВВП в конце 2010 г. до 170% ВВП в конце 2018 г. Интерес к суверенному долгу и рискам дефолта растет: два года назад МВФ выпустил большой сборник «руководства для практиков», а в этом сентябре группа экономических историков под руководством Барри Айхенгрина написала книгу «В защиту государственного долга», одна из главных идей которой – бюджетными профицитами решить проблему высокого госдолга в развитых странах не удастся, единственный шанс – увеличивать экономический рост. В следующем году выйдет книга Оливье Бланшара, который предостерегает против слишком большого увеличения суверенного долга в период низких процентных ставок. Чего не хватало всем этим книгам – это структурированной макроэкономической теории суверенного дефолта.
Марк Агийяр и Мануэль Амадор написали первый учебник по экономике суверенных дефолтов. Современная теория суверенных дефолтов создавалась еще в 1980-е гг., но до настоящего момента не становилась предметом отдельной монографии (хотя основы теории и количественные оценки хорошо представлены в 13-й главе учебника Мартина Урибе и Стефани Шмитт-Гроэ). Отправной точкой для теории является вопрос, почему страны вообще выплачивают государственный долг, ведь нет наднационального органа, который бы мог принудить их к выплатам. Агийяр и Амадор показывают, что проблема недостоверного обязательства властей на долговом рынке важна, но не единственна: не менее важны проблемы самосбывающихся долговых кризисов, расхождения интересов властей страны и населения, «издержки мертвого груза» от дефолтов и долгих переговоров о реструктуризации долга, жесткость договоров, выплаты в которых нельзя напрямую поставить в зависимость от траектории ВВП, а также стимулы к «размыванию» долга (поскольку кредиторы не контролируют фискальные решения страны, власти могут нарастить долг, увеличив вероятность дефолта и снизив ожидаемую отдачу от долга, который уже находится на руках у кредиторов).
После начала пандемии большинство стран потратили большой объем средств на здравоохранение и поддержку фирм и домохозяйств. Риск суверенного дефолта существенно вырос. Международным организациям нужно понимать, в каких странах риск суверенного дефолта высок – для этого используются макроэконометрические модели раннего предупреждения. Но следующий за оценкой рисков шаг – «что делать», а тут уже без теории никуда. Агийяр и Амадор указывают на то, какие причины приводят к долговым кризисам – и какие обязательства могут на себя взять власти стран, чтобы их избежать.
Новый вид капитала и политические последствия ковида
 |
Евсей Гурвич,руководитель Экономической экспертной группы, рекомендует: |
|
|
Евсей Гурвич,руководитель Экономической экспертной группы, рекомендует: |
– Несмотря на рекордные размеры спада мировой экономики в период пандемии, анализ показывает, что он мог быть еще глубже. Во втором квартале 2020 г. среднее по семи ведущим развитым странам сокращение производства составило 13%, однако, исходя из числа отработанных на рабочем месте часов и использования производственных мощностей, ожидаемый спад был вдвое большим. Главный механизм, позволивший наполовину смягчить последствия связанных с ковидом шоков, состоял в переводе значительной части сотрудников на удаленную работу, которая впервые приобрела макроэкономическое значение.
Авторы детально исследуют свойства этого специфического способа организации производства, обращая внимание, что массовый перенос рабочих мест домой стал необходим благодаря пандемии, но возможным его сделало развитие компьютерных технологий и средств коммуникации. Имеющуюся у работников технику оказалось легко использовать для производственных задач, поэтому авторы предлагают рассматривать ее и жилые помещения работников как особый – «потенциальный» – капитал. Способность того или иного сектора адаптироваться к шоку определяется сочетанием трех факторов: характера производства, наличием потенциального капитала у работников и необходимых информационных технологий у компании.
Таким образом, возможности перевода работников на «удаленку» являются столь же важным средством стабилизации выпуска в условиях кризисных шоков, как известный показатель «фискального пространства», или резервов бюджета, – средством бюджетной стабилизации. Тем самым становится очевидна важность накопления «потенциального капитала» и его систематического измерения.
Однако это не означает, что все большая доля работников будет перемещаться из офисов домой. Такую реакцию распределения сотрудников можно ожидать только при высокой взаимозаменяемости между работой в традиционных и в домашних условиях. Как показали авторы исследования, в целом по экономике эластичность замещения между ними превышает единицу, что говорит о высокой вероятности последовательного расширения в будущем удаленного режима работы.
– Огромное негативное воздействие пандемии на жизнь и здоровье людей, а также состояние экономики, не могло не сказаться на отношении населения к руководителям государства, вынужденным принимать как многочисленные непопулярные ограничительные меры, так и решения по поддержке экономики, и нести ответственность как за них, так и за последствия пандемии в целом. Известно, что люди быстро меняют свое отношение к политическим деятелям при резком изменении текущей ситуации. Однако нет единого мнения, переносится ли их недовольство на общую оценку действующей в стране политической системы.
В рассматриваемой работе описываются результаты экспериментов, включавших опросы 22500 человек и проводившихся на раннем этапе пандемии в 12 странах (включая две «молодые демократии» – Бразилию и Польшу). Перед опросом респондентам предоставлялась информация, содержащая различные варианты описания последствий пандемии с точки зрения здоровья населения и экономической ситуации. Благодаря этому авторы могли по отдельности оценить влияние различных факторов на политические настроения. В частности, было обнаружено, что граждане придают примерно одинаковый вес медицинским и экономическим показателям.
Результаты продемонстрировали, что как действия руководителей государства, так и последствия пандемии существенно ухудшили отношение населения к правительствам. Более того, недовольство распространялось и на общее отношение к существующей политической системе (вероятно, ей «вменялся в вину» отбор недостаточно эффективных руководителей). Вместе с тем, несмотря на недовольство, опрашиваемые не доходили до признания преимущества недемократических систем над демократиями.
Налог на ультрамиллиардеров и влияние коррупции на рост компаний
 |
Борис Грозовский,экономический обозреватель, рекомендует: |
|
|
Борис Грозовский,экономический обозреватель, рекомендует: |
– Эммануэль Саез и Габриэль Зукман, соавторы Тома Пикетти и известные борцы с неравенством, придумали, как получить с богатейших людей США $1 трлн налогов. В 2021 г. их идея стала самым обсуждаемым и спорным предложением экономистов, вокруг которого развернулась острая политическая борьба.
Приростом капитала (capital gain) в налоговой политике называется увеличение стоимости инвестиционного актива, когда он продан по цене большей, чем приобретен. Но пока акция не продана, прироста капитала нет, ведь у инвестора не появилось «живых денег». Этим пользуются американские ультрамиллиардеры: они десятилетиями не продают акции своих компаний, избегая тем самым налога на доходы. При этом они получают не слишком высокие зарплаты, а принадлежащие им компании не платят гигантских дивидендов, поэтому их налог на личные доходы невелик, а богатства огромны: с 2010 г. состояние 400 богатейших американцев выросло с 10% до 18% американского ВВП.
Ультрамиллиардеры могут держать акции своих компаний сколь угодно долго, при этом финансируя свои личные траты за счет кредитов, взятых под залог этих акций: уплата процентов по кредитам обходится намного дешевле, чем налог на доходы в случае продажи акций. Саез и Зукман предложили обложить миллиардеров налогом на нереализованный прирост капитала. Если применить этот налог менее чем к тысяче богачей, то сборы по предлагаемой президентом Джо Байденом ставке 39,6% составят около $1 трлн.
Вскоре идея Саеза и Зукмана стала законопроектом от демократов, и теперь вокруг конституционности и экономической целесообразности этой идеи идут жаркие споры. Налог поддержали далеко не все демократы (республиканцы, разумеется, против), и сейчас обсуждается более мягкий способ ее реализации.
Налогом на богатых Саез и Зукман не ограничились, предложив еще взимать с корпораций, зарегистрированных в странах G20, ежегодный налог в 0,2% стоимости их акций. Эта идея оказалась в ряду других обсуждаемых способов взимать дополнительные налоги с компаний, сильно выигравших от глобализации, но имеющих возможность уменьшать налоговые выплаты за счет перераспределения прибыли в низконалоговые юрисдикции. В июне 2021 г. более 130 стран согласились, что минимальная ставка налога на прибыль таких компаний не должна быть ниже 15%. Однако, например, Amazon, которая при гигантской капитализации показывает относительно небольшую прибыль, этой мерой затронута почти не будет. Именно это, считают Саез и Зукман, оправдывает введение налога на капитализацию. Суммарно фондовые рынки стран G20 составляют порядка 100% ВВП этих стран, так что налог может принести порядка 0,2% ВВП в год. Как и деятельность глобальных компаний, этот налог, по сути, тоже может быть глобальным. Поэтому Саез и Зукман предлагают распределять поступления от него между странами, где действуют глобальные корпорации, или финансировать за счет него глобальные проекты, включая борьбу с потеплением.
Масштабы прибыли, которую перераспределяют глобальные компании в низконалоговые юрисдикции, весьма велики. Как рассчитал Зукман и его коллеги, несмотря на борьбу с низконалоговыми юрисдикциями, в них идет 36% прибыли, полученной глобальными корпорациями в других странах. На перемещении прибылей ЕС теряет порядка 1,5% ВВП в год (18% поступлений налога на прибыль), США – 0,8% (14% поступлений), а развивающиеся страны – 0,7% (5%). Масштабное перераспределение прибыли искажает макроэкономическую статистику, включая ВВП, текущий баланс, отношение капитала и труда в ВВП и т.д. Зукман и соавторы представили, как выглядели бы эти показатели с учетом предложенной ими коррекции: к примеру, Япония, Великобритания, Франция и Греция имели бы торговый профицит вместо дефицита.
В целом работы Саеза и Зукмана очень созвучны современным настроениям: мир должен стать более «плоским», следует заставить ультрамиллиардеров в большей степени делиться своим богатством с жителями своих стран, а глобальные компании – с теми странами, где они в реальности зарабатывают прибыль. Нет сомнений, что эти желания будут во многом определять налоговую политику 2020–2030-х гг.
– Коррупция имеет гигантское негативное влияние на качество управления и институтов, на темпы экономического роста в стране. В странах с высоким уровнем коррупции развитие бизнеса во многом зависит от отношений компаний с конкретными чиновниками, что искажает работу рыночных стимулов: выживают не сильнейшие фирмы, а те, что смогли найти доступ к лицам, принимающим решения. Сталкиваясь с обременительным регулированием и неэффективной бюрократией, многие фирмы понимают: отказавшись от «коррупционной смазки», они как минимум лишатся выгодных контрактов, а как максимум – наживут себе врагов в госорганах, которые могут доставить компании массу проблем.
Но как влияет коррупция на развитие конкретных фирм? Этот вопрос авторы исследовали на большом массиве данных: 88000 фирм в 141 стране на протяжении 2006–2020 гг. Данные получены из опросов предпринимателей разных секторов (медианная фирма имеет 20 работников и годовые продажи в $570000). Их просили оценить среднюю долю расходов, которую фирмы в их стране тратят на взятки и неформальные подарки. В среднем по всем странам расходы на это составляют 0,8% годовых продаж (максимальные уровни: 7% в Сьерра-Леоне, 3% в Уганде и в Албании; в развитых экономиках коррупционные расходы не превышают, по оценкам менеджеров фирм, 0,01% продаж). Величина коррупционных трат коррелирует с индексом качества госуправления, который составляет Всемирный банк.
Оказалось, что компании, совсем отказывающиеся от участия в коррупционных отношениях, демонстрируют более слабые темпы роста продаж и продуктивности (объем продаж в отношении к числу работников) в сравнении с менее щепетильными компаниями того же региона и отрасли. «Наказание» фирм с нулевой терпимостью к коррупции (замедленный на 3%, а то и на 10% в год рост продаж) происходит в странах, где коррупция распространена особенно широко. В таких странах чиновники могут брать взятки относительно безнаказанно, не платящие взятки фирмы лишаются возможностей роста, а их попытка сообщить, что у них требуют взяток, не встречает понимания в госорганах.
Однако с определенного уровня более высокая доля дохода, отдаваемая чиновникам, влияет на рост фирм не положительно, а отрицательно. Компании, отдающие чиновникам повышенную долю своих доходов, растут медленнее конкурентов в странах и с высоким, и с низким уровнем коррупции. А вот фирмы с нулевой терпимостью к коррупции растут медленнее конкурентов только там, где уровень коррупции высок.
Новая макроэкономика
 |
Олег Ицхоки,профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, рекомендует: |
|
|
Олег Ицхоки,профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, рекомендует: |
– В макроэкономике последних пяти лет появилось два новых популярных направления, которые к 2021 г. окончательно оформились как отдельные области научных исследований.
Первое направление: макроэкономика с разнородными (гетерогенными) домашними хозяйствами. До недавнего времени вычислительные возможности макромоделирования были недостаточными, и в стандартных макроэкономических моделях приходилось предполагать, что в экономике есть один репрезентативный агент-домохозяйство. Однако люди принимают очень разные решения в том, что касается сбережения и инвестиций: кто-то покупает дом и берет ипотеку, а кто-то, наоборот, арендует жилье, кто-то инвестирует в фондовый рынок, а кто-то держит деньги в банке.
Оказывается, учет этих различий играет с точки зрения макроэкономической политики первостепенную роль. Например, когда меняются процентные ставки, то это очень по-разному влияет на людей, у которых есть ипотека, и на людей, которые, наоборот, накапливают деньги на сберегательном счете. Раньше это очевидное различие в моделях просто не учитывалось. Последняя волна новых количественных методов дает возможности это решать в моделях. Мои бывшие коллеги по Принстону Грег Каплан (теперь в Чикагском университете), Бен Молл (теперь в LSE) и Джанлука (Джованни) Виоланте написали одну из центральных статей в этой литературе Monetary Policy According to HANK («Монетарная политика в соответствии с моделью HANK», Heterogeneous Agent New Keynesian model). В частности, они показали, как неоднородность решений домохозяйств о потреблении и сбережениях добавляется в полную макроэкономическую модель, чтобы дальше обсуждать, как это влияет на результативность стабилизационной политики государства.
В кризис 2008–2009 гг., когда почти все страны снизили процентные ставки и стали выдавать населению трансферты, был вопрос, почему в стандартных моделях экономики трансферты не работают – а в данных мы видим, что работают. Дело в том, что в стандартных моделях с репрезентативными агентами действует рикардианская эквивалентность. Это гипотеза, выдвинутая британским экономистом Дэвидом Рикардо еще в первой половине XIX века, что стимулирование экономики с помощью госрасходов, финансируемых за счет госдолга, неэффективно, поскольку для выплаты госдолга в будущем придется повышать налоги, и потребители как рациональные экономические агенты это понимают. Поэтому фискальный стимул в итоге будет направлен не на потребление, а на сбережения для финансирования будущих налогов. В стандартных моделях нет агентов, ограниченных в своем потреблении, потому что у кого-то кредиты, а у кого-то сбережения, и на агрегированном уровне с точки зрения «репрезентативного агента» это все уравновешивается. С помощью моделей, построенных в новой парадигме, удалось увидеть эффекты, которые терялись.
В частности, в экономике есть значительное количество домохозяйства, которые не классифицируются как бедные, но при этом не имеют свободных ликвидных денег – например, из-за того, что им надо выплачивать ипотеку. В кризис такие домохозяйства будут очень сильно сокращать потребление, чтобы продолжать выплачивать проценты по кредитам. Снижение ставок, т.е. монетарная политика, на это никак не повлияет (если только, например, нет возможности рефинансировать кредит). Но трансферты для этих людей играют значимую роль, что крайне важно для экономической политики. Новые HANK-модели не просто показали, что политика фискального стимулирования может очень сильно помогать при рецессиях, эти модели могут давать количественные оценки того, какого размера стимул необходим. Неудивительно, что эти модели играли ключевую роль в анализе стимулирующего и инфляционного эффектов от крупнейших фискальных трансферов во время пандемического кризиса 2020–2021 гг.
Вторая новая большая область исследований – это интегрирование микро- и макроэкономики. Сама идея не является новой (см. например классическую работу Хендрика Хаутаккера), но теперь как теория, так и приложения вышли на качественно новый уровень. Исторически экономика страны описывалась как производственная функция, состоящая из совокупных труда, капитала и производительности. Это научная абстракция, потому что выпуск в экономике – это результат действия тысяч и даже десятков тысяч фирм. Новое достижение состоит в том, что теперь все эти составляющие экономики мы можем описать на микроуровне, т.е. оперировать, например, не просто агрегированной «технологией», а вполне конкретными технологиями и измеримыми производственными процессами на микроуровне фирм и отраслей. И уже дальше все эти детали агрегировать до выпуска и производительности на уровне всей страны – это то, что можно назвать точным агрегированием микроэкономики в макроэкономику.
Микроданные – данные о предприятиях – конечно, были и раньше, но не было метода, на что именно обращать главное внимание в этих данных. А главное – это как устроены связи между фирмами и между отраслями. За последние три–четыре года был опубликован целый ряд исследований об этом. Есть такое понятие – центральных фирм и центральных отраслей. Например, интуитивно понятно, что если что-то произойдет в секторе энергетики, это повлияет на все остальные отрасли. Могут быть такие отрасли, доля которых в экономике очень мала, но если с ними что-то происходит, оказывается, что рискует остановиться сразу большое количество отраслей, – как, например, при проблемах с производством полупроводников. И новые модели очень четко показывают, какие связи важны в экономике.
Это первый результат – как понять, почему отдельные отрасли могут непропорционально сильно влиять на производительность всей экономики. Второй результат – как понимать то, что большие фирмы становятся еще больше: как рост монополизации или как рост производительности. Тренд последних 20 лет – усиление концентрации и снижение доли труда в ВВП: фирмы укрупняются, а крупные фирмы платят работникам меньше в соотношении с продажами, и в результате доля труда в ВВП снижается, а доля капитала растет. Такого не происходило больше ста лет, доля труда оставалась постоянной. Можно сказать, это возвращение к спорам XIX века – как делится продукт между трудом и капиталом. На самом деле, если рынки конкурентны, то деление на капиталистов и рабочих не так важно, потому что каждый в любом случае получает свой предельный продукт. Однако это не работает в экономике с большой степенью монополизма. Один из самых актуальных сейчас вопросов: насколько вредна монопольная власть у таких гигантов как Facebook (теперь Meta), Google, Apple, Amazon, и нужно ли разделять их на части, выиграет ли от этого общество? Или то, что выглядит как монополизация и укрупнение фирм, на самом деле стало основным источником роста производительности и благосостояния в экономике?
Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужна не агрегированная модель экономики, а детальная агрегированная модель, где можно начать с уровня отдельных фирм. С помощью таких моделей можно отвечать на обозначенные выше вопросы, в частности, какую роль в росте совокупной производительности страны играют отдельные фирмы, и какая часть совокупного выпуска теряется в результате избыточной монополистической власти на микроуровне.
